Воспоминания

[1]

А. С. Нариньяни

Конечно, в те несколько строк, которые предоставлены каждому из нас, просто невозможно вместить даже небольшую часть того, что хо­телось бы сказать об Андрее Петровиче Ершове. Для меня, проработавшего под его началом всю свою «научную жизнь», это задача вдвойне сложная. Считается, что для каждого можно выделить около десяти людей, имевших в его жизни определяющее значение. Для меня, безусловно, в эти десять входит Андрей Петрович. Не хочется сбиваться на панегирик, кажется более важным добавить к общей картине свою проекцию. Поэтому я остановлюсь на нескольких наиболее важных для меня моментах биографии, в которых Андрей Петрович сыграл ключевую роль. Поздняя осень 1962 г. Кончается почти годовая преддипломная практика,  которую мы, несколько студентов МИФИ,  проходили в Академгородке, тогда совсем еще юном, наверное, не больше одной двадцатой его сегодняшней величины.

Рейс Новосибирск—Москва. Я лечу в свою первую командировку. ТУ-104 трудолюбиво одолевает над облаками неблизкую дорогу в три тысячи километров. Мне повезло — соседом у меня А. П. Ершов. Руководитель АЛЬФА-группы, легендарной бригады суперпрограммистов. Для меня, студента, почти классик: школа Ляпунова, теория программирования,  первый в стране язык высокого уровня,  первый компилятор...

За разговором время летит быстро. Скучать не приходится, я излагаю Андрею  Петровичу  сногсшибательную идею — разработать  универсальное семантическое (думаю,  что слова этого я еще тогда не  знал) представление, позволяющее переводить из одной системы восприятия в другую: музыку — в текст или визуальные образы, и обратно. Это представление должно быть пространственным и динамическим, а следовательно, параллельным. В то время на параллельности в Институте математики СО АН были немного помешаны все — от студентов до академиков. Считалось, что еще несколько лет, и мы совершим революцию — создадим многопроцессорную ЭВМ, способную работать в тысячи раз эффективней, чем лучшие машины того времени. Конечно, это была не основательная научная программа, а этакая утопическая сверхзадача, до которой, казалось тогда, рукой подать. Такой «оптический обман» характерен для горной местности: ясно видно, что до той вершины не больше часа ходьбы, а через 2 часа пути она кажется не ближе, чем в начале. А чаще всего становится ясно, что она намного дальше.

Разговор в ТУ-104 сыграл в моей жизни критическую роль. Прямым его следствием был мой переход с начала 1963 г. в руководимую А. П. Ершовым лабораторию программирования. Моим занятием, естественно, стала не универсальная семантика, а развитие достаточно простой (но и сейчас не всем очевидной) мысли, что архитектура микропроцессорных ЭВМ должна определяться методом организации параллельных вычислений. Эта мысль тоже обсуждалась в самолете вместе с несколькими конкретными идеями, которые имелись у меня по этому поводу.

Наиболее сильное впечатление на новом месте — полная, ничем не ограниченная, можно сказать даже «гипертрофированная» свобода. Еще не кончив института, я должен был выступить в одиночестве на поиски «святого Грааля» — идеи параллелизма. Для коллектива, в который я попал, да и для всего молодого Академгородка, эти свобода и творческая смелость были естественной средой обитания. Без комплексов ставились и решались задачи, определившие «золотой» этап истории программирования: создание методов трансляции, формирование системного и теоретического программирования, появление первого поколения языков...

Любой семинар в лаборатории быстро превращался в дружескую, но очень темпераментную дискуссию. Этот постоянно кипевший котел чрезвычайно ускорял «естественный отбор» идей: рождаясь в споре, слабые в нем же и погибали, а наиболее сильные выживали, кристаллизовались, шли в дело и часто попадали в арсенал мирового опыта программирования. Как правило, Андрей Петрович не был в числе самых азартных участников спора — как полководец, он скорее наблюдал за общим ходом схватки, вмешиваясь в критические моменты, подводя итоги. Оставаясь стратегом, он не был, однако, научным командиром, стремящимся контролировать каждого. Свобода поиска была главным принципом, но планка стояла очень высоко. Эта высота определяла жесткий отбор не только результатов, но и людей. Но зато вела к формированию «предельного» уровня школы, огромного влияния на отечественную науку, возможности участия на равных в развитии мировой информатики. Это очень похоже на обучение плаванью методом бросания в воду. Но уж если выплыл, тебе было обеспечено отношение на равных.

1965 г.: мы с В. Е. Котовым после двухлетней драматической эволюции через различные фазы состояния «понимаем, но выразить не можем» достигли, наконец, стадии,  когда наша идея асинхронного программирования приобрела достаточно определенную форму, а мы сами научились ее внятно излагать. Планка была взята! И Андрей Петрович, до этого не дававший нам спуску, сразу же отметил этот перелом максимальным актом признания. Своеобразным «рекордом Гиннесса»: концептуальная статья двух старших лаборантов была напечатана в киевской «Кибернетике», одном из наиболее элитарных научных журналов того времени. Но почить на лаврах нам не удалось. Еще многие годы, до самого «совершеннолетия» — защиты диссертаций — мы работали в режиме максимальной мобилизации: с каждым новым, трудом добытым, результатом планка поднималась все выше. Даже при подготовке диссертаций на путь от констатации «материал есть» до защиты ушло около трех лет. И это не были придирки руководителя, это была оценка «по большому счету», которая имела в школе Ершова не менее важное значение, чем  самостоятельность  каждого.

Наконец, защита позади. Переход через этот рубеж почти всегда связан с определенной перестройкой. Для нас с Котовым это был особенно критический период: было признано, что оба мы «доросли» до руководства группой, однако параллельная проблематика по тем временам (начало 70-х) не «тянула» на два коллектива. Одному надо было оставаться на своей колее, а другому менять тематику. И этот выбор не должен был  быть  ни  случайным, ни насильственным.

В этой драматической ситуации принцип «по большому счету» оказался особенно важным и, по-видимому, единственно верным. Прежде всего, выбор новой проблемы: именно Андрей Петрович заметил тогда, что исследования по искусственному интеллекту выходят из фазы «предразвития» и начинают превращаться в многообещающее научное направление. Перейти в новую тему из нас двоих он предложил мне. Не знаю, что повлияло на этот выбор, может быть тот первый разговор в самолете. В последовавшем диалоге о смене области исследований не было ни тени нажима, он продолжался несколько месяцев при моем весьма активном вначале сопротивлении.

Наконец, решение было достигнуто. Для меня оно оказалось одним из наиболее важных в жизни. Может быть, единственным, которое было принято «по инициативе извне». Уже через год-два я считал этот выбор особой удачей, выбором навсегда...

Конечно, жизнь не рисуется одной краской. Далеко не во всем я соглашался с Андреем Петровичем. Наши отношения мало были похожи на отношения ученика и учителя. Но в самом главном я всегда останусь ему глубоко благодарным. За свободу и терпимость, за мудрый совет в решительную минуту. За высокий, неповторимый, Ершовский образец личности и школы в науке.

Примечание

[1] Перепечатывается из журнала «Программирование», № 1, 1990, с любезного разрешения редакции.

Из сборника «Андрей Петрович Ершов — ученый и человек». Новосибирск, 2006 г.
Перепечатываются с разрешения редакции.