О Ершове

[1]

А. Ф. Рар

Первые встречи

В первой половине 60-х годов я, работая в Инженерно-строительном институте, заинтересовался программированием, стал заезжать в Академгородок, пропускать свою задачу на М-20 (машина стояла тогда еще в Институте геологии), словом, «стал вхож». Программировал, естественно, на машинном языке, но потом узнал и о существовании Алгола. И вот тогда-то я услыхал от одного знакомого: «Что там Алгол! Вот у нас Ершов та-а-кой язык сделал!» (Имелся в виду Входной Язык системы АЛЬФА.) Так я впервые узнал об А. П. Вскоре пришел к нему проконсультироваться по поводу некоторых моментов Алгола 60, а потом и еще приходил. Его кабинет находился тогда в так называемой «поликлинике» (угловое здание Морского проспекта, где сейчас редакция «Науки в Сибири» и другие учреждения.) На дверях кабинета висела записка «Входить без стука», а под дверями в коридоре бурно общались ершовские сотрудники. Как-то раз голос Юлия Волошина стал раздаваться слишком громко, и А. П. закричал:

— Волошин!!

Юлий просунул в дверь голову и спросил:

— Это вы орете, чтобы я не орал?
— Да, — засмеялся А. П.

Стал я к тому времени подумывать о переходе к Ершову и однажды прямо сказал ему об этом. К моей радости он принял мысль одобрительно и сказал:

— Надо обсудить с Гурием Ивановичем.

Я слово «Гурий» воспринял на слух как «Юлий» и переспросил:

— С Волошиным?
— Нет, — засмеялся он, — с Марчуком.

Так я впервые узнал о своем будущем директоре и президенте АН. Разумеется, поговорили и о том, на какую зарплату (конечно, более низкую по сравнению с преподавательской) я смогу перейти. А. П. обещал все же добиться возможно более высокой ставки. При следующей встрече он сказал:

— Ваше дело со ставкой выгорело.
— Что?! — испугался я.
— Да не прогорело, а выгорело, — успокоил он меня. — Будете старшим инженером.

Так и назывался я некоторое время.

ЭПСИЛОН и СИГМА

Когда я окончательно пришел в команду Ершова (1965), команда эта только что завершила свой первый титанический труд — создала АЛЬФА-транслятор и представила его на состоявшейся в Академгородке конференции по трансляторам. Одним из следующих направлений работы отдела была намечена «разработка языков и трансляторов для задач символьной обработки». Ершов поручил мне и Люде Змиевской разобраться в том, какие из существовавших к тому времени языков могли оказаться полезными для этой цели. (Результатом этой деятельности стал наш совместный отчет, который А. П. высоко оценил.) Но в то время, когда я разбирался с чужими языками, мне стало от В. Каткова известно, что группа ершовских сотрудников разрабатывает уже некий новый язык СИГМА для символьной обработки. В январе 1966 г. я присоединился к этой группе, а в марте мы представили на рассмотрение Ершова очередной, достаточно продвинутый, вариант языка. Выслушав нас, Андрей Петрович стал размышлять вслух о том, как выношенный нами плод можно было бы дальше усовершенствовать. Идеи стали рождаться на ходу; открытые процедуры, которые были в нашем проекте, превратились в макросы, а от исходного языка почти ничего не осталось. Зато оказалось, что новый вариант СИГМЫ есть не что иное, как СИмвольный Генератор и МАкроассемблер, что неожиданным образом оправдало название языка. Нам было поручено разрабатывать СИГМУ в духе новых идей. Как раз в это время «Новый мир» опубликовал «Театральный роман» Булгакова, и я невольно припомнил ту сцену, в которой режиссер Иван Васильевич (шаржированный Станиславский) говорит автору: «Ваша пьеса тоже хорошая, теперь только стоит ее сочинить, и все будет готово». Эту злободневную цитату я привел, выходя от А. П., Бену Загацкому. Мы посмеялись, но что нам было делать? Решили, что журавля в небе (новую «сигму» — сумму всех прекрасных идей) мы когда еще поймаем, а скромные, маленькие (как «эпсилон» из теории пределов) средства для работы системных программистов нужны уже сейчас. Поэтому, с одной стороны, я вместе с Кожухиным стал разрабатывать ершовские СИГМА-идеи, а с другой стороны, прежняя группа продолжала работать над первоначальным языком, переименованным нами в ЭПСИЛОН-язык. Спустя некоторое время Ершов узнал от меня, что прежнюю работу мы не бросаем, и недовольно произнес: «Как мне не нравятся эти подпольные занятия». Я постарался об ЭПСИЛОН в его присутствии больше не вспоминать, но не всегда это удавалось. Однако спустя некоторое время он сам сказал: «Я обдумал и вижу, что ЭПСИЛОН — вещь тоже полезная». После этого убедительно рассказал, в чем ее польза.

Тем временем идейная разработка самого языка СИГМА достигла такого уровня, что Ершов решил представить сообщение о языке на международной конференции «Языки и технология символьной обработки», которая должна была состояться в сентябре 1966 года в городе Пизе. Узнав об этом от Люды Змиевской, я тоскливо вздохнул: «Ох, как бы я хотел поехать туда!» Люда же — человек решительный. Она тут же рассказала об этом моем немом вздохе Ершову, а тот решил и в самом деле отправить меня на конференцию с докладом о СИГМЕ от имени двух авторов: Ершова и Рара. Все это выглядело фантастикой: я был начинающим работником, публикаций у меня еще не было, в загранкомандировках — даже в соцстраны — я еще не бывал (ездил только туристом в Польшу), но вот решился Ершов меня послать в самую Италию, и поехал бы я, да вот только второй советский делегат на эту конференцию оказался «слишком хорошим». Этим делегатом был Святослав Сергеевич Лавров, один из сотрудников С. П. Королева и, следовательно, большой «секретоноситель». От СССР представителей на конференции не оказалось, но доклад наш представил там по нашей просьбе Дж. Маккарти.

Реализацию же первого СИГМА-транслятора осуществляли под моим руководством студенты-дипломники Г. Г. Степанов и Б. Ф. Синенкин. Происходило это в период расцвета «Факела»[2], и работали студенты по трудовому соглашению с этой столь популярной тогда организацией. В какой-то момент, когда до окончания срока соглашения оставалось всего ничего, прошел первый тест. Я тут же сообщил об этом по телефону Ершову (процитировав сталинское «нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять»), а затем принес ему все материалы по транслятору. Ершов вынул из шкафа бутылку коньяка («коньяк для салютов», — объяснил он), мы выпили по рюмочке, а затем он вручил мне принесенную мною папку и торжественно сказал: «Я только что получил от “Факела” выполненную им часть работы, теперь надо продолжить ее». Но дальнейшую работу по СИГМЕ вел уже один Степанов.

На методологическом семинаре

В отличие от того, с чем я сталкивался на прежнем месте работы, в ВЦ (да и, наверно, во всем СО АН) не было никакой обязательной политучебы, никаких кружков по истории КПСС, по политэкономии и т. д. Был только возглавлявшийся Михаилом Константиновичем Фаге методологический (то есть все же с уклоном в философию) семинар, на который люди ходили добровольно. В 1967 году А. П. выступил на этом семинаре с докладом, посвященным 50-летию Октябрьской революции. Доклад был построен по схеме «вопрос—ответ». Ответы были самые что ни на есть «правильные», а вот вопросы иногда вызывали ступор у слушателей. Я, впрочем, помню только один вопрос и одну фразу из ответа на него: «Должны ли мы благодарить партию и правительство?» — «А вот если жена хорошо вам сварит суп, вы же будете ее благодарить!»

И помню я две немедленные реакции на доклад. Игорь Васильевич Поттосин подошел к Ершову и горячо благодарил его за прекрасное выступление. А в стороне В. П. Макаров (тогда инженер ВЦ), усмехаясь, говорил: «Уж эти интеллигентские штучки!»

Алгол 68. В Мюнхене

Начиная с того же 1967 года и до конца жизни Ершова мое с ним общение было завязано в основном на работе с новым языком Алгол Х, вскоре ставшим Алголом 68: переписка с разработчиками языка и наши им советы, а также выработка русской терминологии (все это с участием Лаврова и Цейтина), первый перевод языка (с участием Берса и Змиевской), перевод и редактирование учебника Ф. Пейгана, Временная комиссия (потом Рабочая группа) по языку при ГКНТ, в которой председателем был Ершов, а секретарями последовательно Берс и я, ряд международных конференций и заседаний.

Уже в 1970 году в Мюнхене состоялась Рабочая конференция ИФИП по реализациям языка Алгол 68, на которой от СССР были Ершов и я. Ершов выступал там с докладом о реализации Алгола в системе БЕТА, а я с докладом (авторы — Ершов, Берс, Рар) о национальных версиях языка. Это была моя первая состоявшаяся заграничная командировка и единственная поездка, в которой я и Ершов были вдвоем (и разместились вдвоем в гостиничном номере).

Вечером первого дня конференции мы были в гостях в загородном доме Ф. Бауэра. В следующий свободный вечер Ершов куда-то отправился один, попросив (как я сейчас подозреваю) Кеса Костера[3] опекать меня. По поручению ли или по своей инициативе Костер предложил мне пойти с ним и еще несколькими людьми в знаменитый мюнхенский пивной зал. «Это там, где эсэсовцы собирались», — пояснил он. В зале — огромном — было хорошо: пиво «лилось рекой», сидели за столиками завсегдатаи в фольклорной баварской одежде, музыка играла знакомую мне с детства «Чаниту», наша компания подпевала и я тоже по-русски: «ну кто в нашем крае Чаниты не знает?». Вернувшись в гостиницу, я сразу заснул. Разбудил меня телефонный звонок.

— Hello.
— Mister Rar?
— Yes.

Ничего не поняв, повесил трубку и снова заснул. Вторично проснулся от стука в дверь. Открываю — на пороге Ершов. Оказывается, он не достучался и спустился вниз, дежурный позвонил мне в номер, Ершов помчался к лифту и успел разбудить меня, пока я не очень сильно отключился.

Конференция кончилась. Ершов удивленно замечает, что в гостиничный счет включена плата за телефон.

— Мы же никуда не звонили
— А, — догадался он и с возмущением продолжил: — Это же плата за тот звонок от дежурного… Нет, всякий раз, когда я бываю в капиталистической стране, я краснею.
— ??
— Более «красным» становлюсь.

Два «Ч»

В 1968—1973 годах в двух странах (обе на букву «Ч») произошли попытки осуществить мой тогдашний политический идеал: демократический социализм. В Чехословакии эксперимент был подавлен международным антидемократическим «социализмом», а в Чили — при поддержке международной антисоциалистической «демократии».

В начале августа 1968 года Ершов был на очередном конгрессе ИФИП в Эдинбурге. Вернувшись оттуда, он рассказал мне о своем тяжелом разговоре с чешским ученым Груской по поводу июльского ультиматума, предъявленного Чехословакии странами соцлагеря.

— «Вековая дружба чешского и русского народов разрушена навсегда», — передал мне Ершов слова Груски и добавил успокоительно: — Но теперь-то все наладилось.

(Пока Ершов возвращался из Эдинбурга, произошли встречи в Чиерне-над-Тиссой и Братиславе.)

Утром 21 августа в мою комнату вошел Валера Меньщиков и сказал:

— Сейчас по радио передали сообщение ТАСС: наши войска вторглись в Чехословакию.

Я не исключал этого с февраля месяца, но все равно был потрясен.

— Пойдем к Андрею Петровичу, — предложил я и, зайдя с Валерой в кабинет Ершова, сказал: — Прошу почтить память международного коммунистического движения вставанием — мы совершили военную интервенцию в ЧССР...

Вскоре пришел на работу бледный Поттосин и, открывая ключом дверь своего кабинета, произнес менее патетическую фразу: «Бардак!»

О ближайших днях у меня осталось впечатление, как от необъявленной забастовки протеста: все только и делали, что обсуждали текущие события. Начался сентябрь, и кто-то сказал: «Вот уже и прошли десять дней …, — и я вызвал невольно смех Ершова, продолжив: — … которые потрясли мир». В это же примерно время обсуждали мы какое-то очередное мини-событие, и вдруг Ершов сказал: «Как это мы спокойно говорим обо всем этом, как будто так и надо, как будто это все в порядке вещей!»

Прошла пара лет, и в 1971-м Ершов спросил меня:

— Не согласились ли бы вы поехать в Чехословакию для возобновления наших научных контактов?
— Конечно, согласен!

Моя готовность, видимо, удивила Ершова.

— Но знаете, не следует мешать их нынешней консолидации.

Думаю, что я не помешал.

Что же касается чилийской тематики, то она сводится к одному полушутливому обмену репликами между Ершовым и мной во время моего 50-летия (1978):

— Желаю вам, А. Ф., любви ваших друзей и — добавил бы я — ненависти ваших врагов, но у вас их нет.
— А Пиночет?

Мой мгновенный «выбор врага» был удачным: и политкорректным, и нелживым.

Последний разговор

Возвращаясь из Ленинграда с очередного (не последнего ли?) заседания Рабочей группы по Алголу 68, я побывал в Москве у А. П. в онкологическом центре. Мы сидели в скверике на лавочке, и я рассказывал ему о возникших в Группе неладах и о моей трудной позиции «неприсоединившегося». Ершов мне посочувствовал. Это была наша последняя встреча.

Примечания

[2] «Факел» — хозрасчетная организация, действовавшая в 60-х годах под эгидой Советского райкома ВЛКСМ, финансировала научно-технические разработки в институтах СО АН.

[3] Корнелиус (Кес) Костер — профессор Католического университета в Неймегене, Нидерланды.

Из сборника «Андрей Петрович Ершов — ученый и человек». Новосибирск, 2006 г.
Перепечатываются с разрешения редакции.