Сусанна Гукасовна Мадоян

создательница первого полупроводникового триода в СССР

Александр Нитусов
(по материалам интервью с С.Г. Мадоян)

Открывая в 2007-м году осенний форум Intel для разработчиков (IDF) в Сан-Франциско, старший её вице-президент и генеральный менеджер подразделения Digital Enterprise Group Патрик Гелсингер отметил[1], что этот год стал юбилейным не только для Intel (отметившей десятилетие IDF), но и для всей полупроводниковой отрасли: как признано международным сообществом, 60 лет назад американцы У. Шокли, В. Браттейн и Дж. Бэрдин, работавшие на фирме BELL Labs, изготовили первый транзистор.

Говоря точнее, они создали первое миниатюрное полупроводниковое лабораторное устройство обеспечивавшее «транзисторный эффект». Лишь спустя несколько лет, после ряда технических усовершенствований, оно было пущено в серийное производство и стало «тем самым транзистором». Этот же путь проделали подобные устройства и в других странах.

Разумеется, такие изобретения не делаются на пустом месте «из ничего», но появляются как результат длительной предшествующей работы многих учёных и экспериментаторов. Так теоретические основы, предопределившие появление именно этого прибора были сформированы научными достижениями и базировались на экспериментальных разработках советских и немецких учёных и инженеров в 1920-1930-е годы. Кстати, их роль упоминал и Дж. Бэрдин в своей нобелевской лекции, отмечая что американские создатели триода/транзистора «стояли на плечах гигантов».

Появление триода – «краеугольного камня микроэлектроники» именно в, защищённых океаном, экономически благополучных и технологически развитых США – своего рода историческая закономерность. Разразившаяся в Европе Вторая мировая война «милитаризировала» исследовательскую деятельность, деформировав её развитие и парализовав проекты не имевшие немедленного практического выхода. В послевоенной Германии экономическая ситуация также не способствовала научному прогрессу.

В СССР же работа затормозилась, но достаточно быстро возобновилась. Несмотря на огромный ущерб и потери, страна начала ускоренными темпами «навёрстывать упущенное» уже в конце войны, хотя и с понятным запозданием. Как известно, популярный на Западе, прогноз о том что «большевики будут восстанавливать свою страну десятилетиями» не сбылся. Возрождение хозяйства и науки шло буквально по следам отступавших нацистских армий. Так, например, летом 1944 в освобожденном, но ещё почти полностью разрушенном Киеве уже восстанавливались заводы и электростанции, из действующей армии отзывали учёных и инженеров для развития научных работ и уже отменялась мобилизация старшекурсников технических вузов – нужно было готовить специалистов. В 1946 в Киеве уже работали институты, а из Москвы откомандировывались академики для содействия возрождению Академий наук Украинской и Белорусской ССР. Вернулся в Киев из эвакуации и Вадим Лашкарев, ещё в 1939 открывший явление p-n перехода в полупроводниках, в 1952 создавший свои собственные транзисторы, а в 1960-е возглавивший Киевский институт электроники. В Москве же, работа шла ещё активнее.

Сусанна Гукасовна Мадоян

В 1948 в Московском Химико-технологическом институте (МХТИ) на кафедре «Технология электровакуумных и газоразрядных приборов» произошёл, казалось бы, заурядный случай. При распределении дипломных работ тема «Исследование материалов для кристаллического триода» досталась симпатичному, но застенчивому студенту стоявшему последним в списке группы. Испугавшись, что не справится, бедняга стал просить руководительницу группы дать ему что-нибудь другое. Та, вняв уговорам, подозвала оказавшуюся рядом девушку и сказала: «Сусанна, поменяйся с ним. Ты у нас девушка смелая, активная и с этим разберёшься». Так 22-летняя дипломница Сусанна Мадоян, сама того не ожидая, оказалась первым разработчиком транзисторов в СССР.

Вскоре её направили в подмосковный город Фрязино, в НИИ-160 (НИИ «Исток»), в лабораторию А.В. Красилова. Разумеется, никаких особых познаний о транзисторах (кроме общей теории полупроводников) у Сусанны не было – она собиралась исследовать люминофорные явления, однако Красилов оказался замечательным руководителем и постарался снабдить её всей доступной научной литературой. Правда эта «литература» ограничивалась несколькими выдержками из закрытых технических бюллетеней, в частности работой Кикоина, да ещё в 1948 г. в американском журнале Physical Review, в отделе «Письма» промелькнула небольшая статья об усилительном эффекте в точке пересечения металлических контактов и поверхности полупроводниковой пластинки. Никаких технических подробностей она не содержала.

Разумеется, не имелось и никаких материалов специально подготовленных для экспериментов. Исследователи раздобыли пластинку полупроводникового материала, вынутую из какого-то трофейного немецкого датчика, а затем Сусанна соорудила конструкцию из двух контактных пружинок, сделанных из бериллиевой бронзы, и двух стальных скобок. Эта контактная пара перемещалась взад-вперед по пластинке с помощью горизонтального винта, приводимого в движение отвёрткой, а вся миниатюрная экспериментальная установка по виду мало отличалась от обыкновенного реостата или потенциометра. Снимаемый сигнал подавался на «характерограф» – прибор подобный осциллографу, который настраивался другим лаборантом. И теоретические познания и практический опыт Сусанне приходилось приобретать в процессе работы. Передвигая контакты по пластинке можно было снимать характеристики и отыскивать точки дававшие лучшие показатели. Красилов периодически интересовался, получен ли усилительный эффект. Однако характеристики были очень нестабильными и после примерно получаса работы контакты приходилось переводить в какое-нибудь другое место. Тем не менее «усилительный (транзисторный) эффект» в конце концов был получен. В 1949 г. было зарегистрировано первое наблюдение «транзисторного эффекта» и, по сути дела, создание первого советского триода (слова «транзистор» тогда никто не знал), авторами которого и стали инженер А.В. Красилов и студентка-дипломница Сусанна Мадоян. Разумеется, это была лишь действующая экспериментальная установка; промышленный выпуск транзисторов начался позже, в 1950-е с изобретением плоскостного или «планарного» транзистора. Точно таким же образом шло развитие транзисторов и в Америке – логика науки одна для всех.

Путь к созданию технически более совершенных моделей был открыт. В том же 1949 году Сусанна Гукасовна Мадоян получила диплом специалиста по электронным приборам, которые и стали делом всей её научной и педагогической жизни.

Дальнейшее развитие советской электроники шло в ускоренном темпе и напоминало снежный ком. Сусанна Гукасовна убеждена в том, что основы успеха были во многом заложены трудами и научным провидением академика и адмирала Акселя Ивановича Берга, начавшего ещё в 1943 году мобилизацию всех имевшихся научных и технических резервов и наработок для скорейшего развития электронной техники в СССР. Это диктовалось как военной необходимостью – сам А.И. Берг был одним из создателей советской радиолокации, так и общим развитием науки. Опираясь на правительственные директивы, Берг начал исследовательские программы по электронике на «имевшихся площадках» – во Фрязино и в Москве в Институте 108. В 1947 г. в МХТИ была открыта специализированная кафедра «Технология Электровакуумных и Газоразрядных Приборов», на которую Сусанна Мадоян пришла в том же году. Разумеется, тогда она и не предполагала что её имя станет одной их знаменательных вех в истории отечественной (да наверное и мировой) электроники которой будет посвящена вся её последующая профессиональная жизнь.

Начало же биографии было совсем не лёгким.

Гукас Акопович Мадоян — отец Сусанны Гукасовны

Сусанна Гукасовна родилась 24 июня 1925 г. в городе Батуми в Грузии. Её отец – Гукас Акопович Мадоян происходил из деревни Гюлантуп Карского района уезда Эриванской губернии, входившего до первой мировой войны в состав Российской империи. В 1914 году его призвали в армию; воевал где-то в Белоруссии. К началу 1918 года их полк вернули в Гюмри, и он ждал возвращения домой, где оставались родители, пять братьев и сестер (кроме старшего брата, дослужившегося до унтер-офицерского звания) и многочисленная отцовская родня. Но это было время геноцида армян. Турки ворвались в их деревню, началась резня, его пятнадцатилетнего брата Арута закололи вместе с остальными молодыми мужчинами на глазах у матери, которая, не выдержав увиденного, умерла. Дед Сусанны, Акоп, остался один с четырьмя детьми. Старшей дочери было 18 лет, младшей – 9 лет, сыновьям 6 и 3 года. Они бежали ничего не захватив с собой – дед спасал детей. Как-то добрались до железной дороги и приехали в Гюмри. Дед остался на вокзале с младшим сыном, а остальных детей отправил искать приют и пропитание. Здесь им улыбнулась удача. По почти невероятной случайности они встретили на улице старшего брата – Гукаса (отца Сусанны Гукасовны), везшего на телеге хлеб в казармы. Он отдал им часть хлеба и велел ждать на том же месте. Доставив оставшийся хлеб в расположение части и доложив о случившемся командиру, Гукас вернулся к братьям и сестрам. Они все вместе пришли на вокзал и к своему ужасу нашли деда умершим, а малыша – младшего брата вцепившимся в его грудь. Пока полк отца стоял в Гюмри, детям позволяли жить рядом, в хлеву при казармах. Солдаты – сослуживцы отца – помогли им выжить, приносили еду. Затем полк перевели в Ереван, а младших детей забрали в работавший там американский детский дом. Старшая сестра отца осталась одна и два года скиталась перебиваясь «чем бог послал», но в 1920 г. снова нашла брата, уже в Ереване. К тому времени их полк расформировали, но ещё раньше затерялись следы младших братьев и сестры. Отец со старшей сестрой переехали в Батуми, где было легче найти работу и обустроиться. В Батуми отец встретил девушку Ашхен (Ашхен Хачатуровна Мурадян), с которой они вскоре и поженились. Она стала матерью Сусанны Гукасовны. Семья Ашхен бежала из отошедшего к Турции Карса, где её отец был церковным сторожем. Во время бегства из Карса она потеряла отца и брата, похоронила мать. Попав в Кировокан, случайно встретила на улице свою старшую сестру с мужем и с ними приехала в Батуми, где и встретилась с будущим мужем.

Много лет отец продолжал поиски младших братьев и сестры. Уже в конце 1920-х годов в Ереване нашлась его сестра, а ещё через несколько лет нашелся ещё один из братьев – Саркис Акопович Мадоян. Он жил в какой-то деревне у чужих людей и работал подпаском, а перед этим, в детдоме его обучили армянской и русской грамоте. Отец перевёз найденного брата к себе и он продолжил учебу, подготовился и поступил на рабфак в Тифлисе. Потом Саркис Мадоян стал инженером, строителем дорог. Именно он проектировал и построил в Спитаке первый каменный мост, единственный уцелевший после землетрясения в 1988 года, когда все новые мосты разрушились. Своего младшего брата – Зураба – отец так и не нашёл…

Отец, мать и дочь — 1970 г.

К счастью, семейная жизнь самих Гукаса и Ашхен сложилась удачно; они провели вместе все, отпущенные им судьбой, годы.

Сама Сусанна Гукасовна жила в Батуми до 19 лет. Посещала грузинский и русский детские сады. В 1932 г. мама отвела её в нулевой класс русской средней школы. Училась хорошо, но в начальных классах школы менялись несколько раз. Шла перестройка системы образования. Однако с пятого класса школы больше не менялись, занятия стабилизировались, и Сусанна стала отличницей. В 1943 году школы разделили на женские и мужские, а в 1944 г. она наконец получила аттестат. Шла война. Старое здание школьное здание превратили в госпиталь, а учителей и учеников перевели в менее приспособленное помещение. С аттестатом отличника она без экзаменов поступила в Московский химико-технологический институт им. Менделеева. Отец в то время служил в армии и продолжить учёбу помог его старый друг. Однако родных и знакомых в Москве не было. Жила в общежитии и на себе испытала все трудности военного быта с карточными рационами, темнотой, холодом и голодом. Учиться начала на факультете органической химии, а с шестого семестра перешла на спецфакультет, на только что открывшуюся новую кафедру. Соблазнило обещанное углубленное изучение математики и физики. Кафедра должна была выпускать специалистов по электронным приборам всех видов – в стране тогда начались интенсивные работы по развитию радиолокационной техники.

Вот таким образом, Сусанна Мадоян оказалась специалистом по физико-химическим процессам в электронных приборах. Свою дипломную работу, по теме «Исследование материалов для кристаллического триода», она выполняла в одном из закрытых институтов Министерства средств связи, где и создала первый в СССР образец прибора обеспечивавшего транзисторный эффект – т. е. лабораторный образец точечного триода.

Институт окончила в 1949 году и, получив диплом с отличием, была направлена на работу в тот же НИИ где делала дипломную работу.

Создание точечных транзисторов было началом её трудовой деятельности, однако вскоре пришлось переключиться на разработку и изготовление диодов для развивающейся вычислительной техники. В то время единственным полупроводниковым материалом, пригодным для создания приборов, был германий. Все приборы делались на лабораторных материалах. В конце 1952 года решено было заняться, так называемыми, плоскостными транзисторами. А в начале 1953 г. было принято специальное постановление правительства о развитии полупроводниковой электроники. В Москве был организован специальный НИИ по разработке полупроводниковых приборов, её лабораторию перевели туда и превратили в отдел по разработке полупроводниковых транзисторов. Сусанна Гукасовна руководила лабораторией плоскостных транзисторов, где много разрабатывала и внедряла их в производство. За десять лет создали маломощные транзисторы и транзисторы средней мощности р-n-р и n-р-n типов с различными характеристиками и назначением, изготавливавшиеся на многих серийных заводах и широко применявшиеся в военной и гражданской промышленности.

С.Г. Мадоян — кандидат технических наук — 1960 г.

Сусанна Мадоян — студентка-дипломница, 1948 г.

В конце 1960 года С.Г. Мадоян защитила диссертацию на степень кандидата технических наук и начала цикл новых работ по созданию СВЧ приборов – туннельных диодов, основанных не только на германии, но и на появившемся к тому времени новых полупроводниковых материалах – арсениде галлия и антимониде галлия. Однако в 1969 г. оставила полупроводниковую промышленность и занялась преподаванием – получила должность доцента кафедры «Полупроводниковые приборы» в Институте стали и сплавов. Там вела курс «Технология полупроводниковых приборов» и написала ряд учебных пособий, по лекционному курсу, по курсовому проектированию и лабораторному практикуму. Руководила работами аспирантов; девять из них защитили кандидатские диссертации.

О своей дипломной практике и последующей работе сама С.Г. Мадоян рассказывает следующее[2].

«Осенью 1948 года я выполняла дипломную работу в НИИ г. Фрязино. Она называлась «Исследование материалов для кристаллического триода». Руководил работой Александр Викторович Красилов. «Исследование материалов» – громко сказано – весь материал представлял собой маленькую пластину весом 20 мг, извлеченную из детектора фирмы «Сименс». Кристалл довольно скоро поизносился, так как после каждого эксперимента и просмотра характеристик приходилось его подшлифовывать, травить, и встал вопрос о том, что делать дальше. Про работы, которые велись в ГИРЕДМЕТе, мы тогда ничего не знали, я во всяком случае, но после недолгих поисков на складе нашли баночку двуокиси германия. Красилов сказал, вот, делайте что хотите. Я была профессиональным химиком и примерно знала что нужно делать, но, как и что получится, предвидеть было нельзя. Предприятие у нас было богато оборудованием, поэтому я начала с того, что выбрала водородную печку, в которой нужно было произвести восстановление этой двуокиси. О чистоте мы тогда не задумывались. Температуру плавления германия и его свойства я, конечно, знала, и, загрузив в печку половину белого порошка, я (мне разрешили работать, можно сказать, в вечернюю смену, потому что днём там шли свои работы), продежурив сколько-то часов у печки, достала черный порошок. Дальше его нужно было спекать, но как спекать и при какой температуре, я не знала. Однако и с этой задачей справились, а после спекания провела плавление, затем направленную кристаллизацию и получила плоский слепочек вроде кварцевой лодочки. Дальше встал вопрос о его механической обработке. Это мы тоже провели. Но дело в том, что и окиси у нас было немного и такими способами что-то производить было нельзя, тем более что мы тогда очень мало знали о полупроводниках. Книга Шокли ещё не появилась, единственное, что было в литературе это «Электропроводность полупроводников» Валькенштейна. Тем не менее, дипломную работу я сделала, написала отчёт и защитила».

Сусанна довольна, она — дипломированный специалист, 1949 г.

С.Г. Мадоян — 1950 г.

Так закончился этот год, потом 1949-й, и, когда я начала работать как дипломированный специалист, мы получили задание «быстро-быстро делать высоковольтные диоды». Нужно было как-то обеспечить себя материалом, и тут выяснилось, что задание на изыскание сырья и производство германия как металла получил ГИРЕДМЕТ. Тогда мы познакомились с научным руководителем ГИРЕДМЕТа Николаем Петровичем Сажиным, членкором академии наук и просто изумительным человеком. Производил он впечатление неизгладимое своей энергией, знаниями, умением разговаривать с любым человеком, каждому что-то дать, ну, подарить что ли своё, свой взгляд на мир, на работу, на людей. Он никогда не отказывался разговаривать даже с такими вот молодыми людьми, интересовался, как и что мы делаем, и показывал всё, что делали в ГИРЕДМЕТе. Можно сказать, что эта работа по созданию германия для производства приборов уже шла у нас как-то совместно, потому что мы были богаты оборудованием, а ГИРЕДМЕТ, к тому времени научился из сырья (а сырьем были воды коксующихся углей) производить порошок германия и проводить его спекание. Мы получали эти вот брусочки и дальше уже вели работы сами. Николай Петрович вместе со своими сотрудниками приезжал к нам во Фрязино посмотреть, что и как мы делаем, а потом они у себя завели водород, начали проводить плавление и направленную кристаллизацию и сделали установку для вытягивания кристаллов. Затем снова приехали посмотреть. Дело у них долго не налаживалось, но мы в то время не могли определить никаких требований к материалу; то есть мы примерно знали, что нам нужно, но только примерно. Поскольку материала не было, мы его не опробовали и не знали, что из какого материала получается. Поэтому у нас получались всякие неожиданные результаты. Единственное что мы определили точно уже в 1952 г., это то, что от ГИРЕДМЕТа нам нужно получать вот эти самые слиточки германия нелегированными с проводимостью p-типа, а уже дальше самим тянуть то ли монокристалл, то ли поликристалл. Поликристалл состоял из двух-трёх кристаллов, так что после механической обработки мы могли отбирать кусочки.

Но здесь мне хочется рассказать не столько о материале, сколько о самом Николае Петровиче. Человек он был, конечно, удивительный, очень энергичный и, кроме того, очень знающий, он много лет проработал, читал лекции в Менделеевском институте по получению, скажем так, редких металлов, хотя к тому времени уже было известно, какие это редкие металлы.

Он относился к работе, к сотрудникам и к нам, гостям, на самом высоком уровне, мы даже подружились, а его пример отлично действовал на сотрудников, вот поэтому сотрудники этой лаборатории, очень немногочисленной, которую возглавляла Наталья Матвеевна Эльхонес, стали как бы единой бригадой с нами в работе. Без них мы ничего бы не сделали и их работы тоже очень быстро продвигались благодаря требованиям, которые мы предъявляли, так как мы опробовали их работы – так вот и двигались потихонечку. Каждый этап работы обсуждался с Николаем Петровичем, его сотрудниками, в которых он принимал самое горячее участие, и было заметно, что он очень и волнуется и близко к сердцу принимает все, что происходило в этой сфере. А для химика же вся эта физика была совершенно внове: дырки, электроны, примеси, доноры и акцепторы – все это приходилось популярно объяснять. Как-то разговоры в кабинете Николая Петровича затянулись. Когда его сотрудники ушли и мы стали прощаться, он вдруг вскинул свою большую красивую голову с копной густых волос с проседью, весь такой большой, крепкий, подошел к стене на которой у него висела географическая карта Советского Союза, административная из тех карт к которым мы привыкли в школах и начал говорить о том, как он партизанил на Дальнем Востоке в гражданскую войну. Рассказывал и показывал по карте. Это было так интересно и увлекательно, что мы заслушались. И то же самое было, когда начались работы по созданию полупроводниковых соединений германия – тут уже лаборатория была другая, а Николай Петрович был прежний. Как он всех помнил, как он помнил всё что нужно, остается загадкой, потому что на нём в те годы лежала ещё и очень тяжёлая задача по созданию атомной промышленности. Над этим работала очень большая группа под его руководством, и я помню, как этот большой и сильный человек плакал, когда хоронили его ученика, плакал слезами, как самый обыкновенный человек. В общем, он оставил такой неизгладимый след и в памяти, и в работах. Если бы не Николай Петрович, то, как я сейчас понимаю, работы по созданию первого нормального полупроводникового материала, первых технических условий и внедрение его в производство затянулась бы на долгие годы, а так уже где-то к концу 1954-го, в 1955 году мы имели германий и могли начинать производство транзисторов. Ну, тогда и много диодов делалось на германии, но к диодам такие требования не предъявлялись ….

Другой человек, оказавший большое влияние на нашу работу, на наше понимание того, что мы делаем, что и как надо делать, был Николай Алексеевич Пенин, научный сотрудник из НИИ-108. Эту лабораторию курировал сам академик А.И. Берг, научной работой руководил профессор Калашников, создавший в Союзе первый нормальный систематический курс физики полупроводников и читавший лекции в университете.

Однако Николай Алексеевич Пенин нам был ближе просто потому, что он занимался непосредственно приборами и, будучи много старше и лучше подготовленным, очень хорошо разбирался, причём разбирался ещё до того, как прибор был сделан, знал, что нужно от него получить и как к этому двигаться. Он много времени уделял нам, беседы с ним велись подолгу, объяснял он очень хорошо. Он сделал первый плоскостной триод в СССР. В этой же лаборатории был сделан первый тянутый транзистор. Монокристалл с p-n переходами внутри делала Вера Григорьевна Алексеева, но она не любила рассказывать так, чтобы все было понятно, и после того как она мне рассказала, как она это сделала, мне пришлось с недоуменными вопросами обращаться к Сергею Григорьевичу Калашникову. Непонятно, говорю, как это получается. А он и говорит: «это не так получается, а вот так».

Вот такие разные были люди. Николай Алексеевич – очень обаятельный человек. Он до сих пор работает в ФИАНе старшим научным сотрудником, но тогда мы очень хотели заполучить его в качестве зам. директора по науке, потому что лучше него, действительно, в те годы никто не разбирался в полупроводниковых приборах. Это Маслову пришла в голову такая идея, что институту нужен научный руководитель. Желающих нашлось много, но, слава Богу, что Алексей Андреевич советовался с нами, стоит ли и надо ли приглашать того или другого претендента и каждый раз, когда заходила речь о том, что вот такой намечен, мы бурно протестовали и высказывали своё пожелание, что хотим Пенина и никого больше. К сожалению, Пенин не прошёл. Видно его не утверждали, в общем, я не знаю досконально эту историю, но мы ещё много лет оставались без научного руководителя. Правда должность эта была внесена в штат и научный руководитель у нас появился, но уже, наверное, в начале 1960-х.

С Яковом Андреевичем мы были знакомы давно, ещё по Фрязино, он у нас проходил практику в 1952 году. На него произвело впечатление то, что у нас ещё не было приборов на полупроводниковых элементах, и он решил посвятить свою дипломную работу созданию приёмника на полупроводниках. Ну, диодов у нас было много, а транзисторов ещё не было. Как он угадал, что они появятся к его дипломной работе, не знаю, но он пришёл в 1953 году и попросил дать транзистор, а у нас были только первые образцы, слабые, плохие. Нам нужно было набрать партию для предъявления комиссии, но отказать Якову Андреевичу было невозможно и не в наших, так сказать, правилах. И он получил, причём на выбор, то, что ему нужно было, и ещё раз приходил. В общем, отношения с ним поддерживались постоянно, он знал основных сотрудников наших, знал, как и чем мы занимаемся, кто на что способен. Приёмник свой он сделал, диссертацию защитил, закончил академию Жуковского и был направлен в НИИ-108, где и работал в лаборатории Калашникова.

Рассказ о людях, стоявших у истоков развития полупроводниковой электроники, был бы неполным, если не упомянуть о наших ... как бы сказать... наблюдателях или советниках из министерства обороны. Это Виктор Исаакович Минц и Иосиф Григорьевич Бергельсон. С Минцем я познакомилась, когда делала дипломную работу, его тогда командировало министерство обороны, чтобы он при этом присутствовал и наблюдал. Но так как до войны он окончил три курса университета и специализировался, или хотел специализироваться, по кристаллографии, то его в большей степени увлекли работы по самому материалу. Процесс изготовления германия, кристаллов. И вот все эти вечерние дежурства по восстановлению, спеканию и плавке он добросовестно просиживал, а потом, при нашем переезде в Москву, он снова появился у нас. И уже в Москве, будучи непременным членом всех приёмочных комиссий, он всегда уделял больше времени изучению материалов, чем отстаиванию каких-то принципов.

Ну, мы знали, что он военный человек, у него поставлены задачи, он это чётко определял. Например: «вот это я не могу уступить, всё!», но его самого всегда интересовало, а что же мы делаем, как получается, какие перспективы. Он читал все наши отчёты, всю литературу и был очень приятным членом комиссии, потому что понимал – есть требования, которые невозможно выполнить, есть требования, которые невозможно совместить, и с ним все вопросы всегда нормально решались. Некоторые же заказчики хотели иметь в одном приборе всё сразу, не понимая что прибор делается на одном кристалле, свойства которого определяют все параметры. Его можно подобрать по какому-то одному значимому параметру, а уж все остальные будут по сопровождению. Минц все прекрасно понимал, потому что был человеком с широким образованием, очень добрым по натуре, начитанным, ироничным, прекрасным собеседником.

Иосиф Григорьевич Бергельсон у нас появился, во время сдачи комиссии первой работы. Об Иосифе Григорьевиче можно сказать очень много хорошего, человек с тяжёлой судьбой и человек, как говорится, старшего поколения, который уже до войны был сознательным. Я, к сожалению, ничего на знаю о его образовании, но знаю что это тоже был человек весьма понимающий и интересующийся делом. Начиналась НИР – НИР у нас, как правило, шли почти без присутствия военных, но когда мы заканчивали и был готов отчёт, Иосиф Григорьевич во многих случаях просто просил дать ему на прочтение. Мы иногда даже шли на то, чтобы он потихоньку клал этот черновик в свой портфель и уезжал читать к себе.

Бергельсон был начальником лаборатории ЦНИИ-22, в которой работали наши наблюдатели от министерства обороны. Они принимали у нас работы, участвовали во всех приёмках и в лаборатории тоже вели исследования различных случаев применения, различных свойств приборов. Они согласовывали с нами ТЗ на ОКР и, что самое главное, технические условия на приборы. Первые годы были очень тяжёлыми потому что на каждый прибор составлялись свои технические условия (ТУ) и их нужно было согласовывать по всем пунктам, по всем параметрам, а не только по параметрам того прибора, который был сделан. Проведение испытаний и их методику, а ещё встал вопрос о том, что нужно составить и согласовать общие ТУ на полупроводниковые приборы, и если какой-то из них будет иметь отклонения, тогда в технические условия на этот прибор включать только эти пункты, а все остальное будет идти по общим техническим условиям. Эта работа велась долго, лет пять или шесть и, в конце концов, технические условия были согласованы. Главная работа военных лежала на плечах Иосифа Григорьевича. Так сказать, дай Бог ему ещё здоровья....

Ну и чтобы картина была совсем полной, наверное, надо ещё рассказать о Игоре Павловиче Степаненко. Мы действительно делали приборы, но чтобы эти приборы пошли в применение, чтобы были заказчики, чтобы люди знали, что на них можно делать кто-то должен был исследовать их свойства, методы и способы применения, задавать какие-то рабочие условия, параметры. Этим занялся отдел № 4 под руководством Игоря Павловича Степаненко, руководившего кафедрой электроники в МИФИ. Надо сказать, что работа с самого начала была поставлена на высоком уровне. Игорь Павлович был очень серьезным человеком и сотрудники у него работали серьезные, и мы сами о своих приборах узнавали много того, чего раньше не знали. Кроме этого, тот же отдел занимался и методиками механических испытаний и создавал установки и методы. Игорь Павлович работал в постоянном контакте с нами.

К сожалению, он рано ушёл из жизни, очень приятный в общении человек, никогда не повышавший голоса, во всяком случае, не на своих сотрудников, никогда не сердившийся, всегда внимательный. Все разговоры с ним были очень деловыми, мы всегда приходили к каким-то результатам, всегда знали, что они делают, и он знал, что мы делаем. Такая вот была работа хорошая. Его заслуга в том, что очень быстро стало развиваться применение полупроводниковых приборов, потому что отдел выдавал по тому времени исчерпывающую информацию о возможностях приборов и условиях их применения. Для нас, разработчиков, особенно важной была работа по составлению справочных листов. Разговаривать с людьми, занимавшимися этим, было тяжёлой работой. Тяжёлой, в том смысле, что перед тем как составить справочный лист, нужно было очень сосредоточенно и досконально рассматривать все материалы представленные ими для ознакомления и согласования. У них возникали требования и к нам и к приборам: что ещё мы должны сделать и как, что чему-то соответствует, а чему-то не соответствует. Надо сказать, что эта работа проводилась на высоком уровне, а потом уже никто не мог так делать.

Как ни странно, после ухода Степаненко работы несколько развалились. При этом отдел всё время рос, а потом даже разделился на несколько отделов. Однако, по-видимому, начал срабатывать закон Паркинсона: институт в общем-то уже встал на ноги и появилось много сотрудников, заинтересованных не в самой работе, а в собственном устройстве и росте. Они хотели делать свои дела, а если только появлялась какая-нибудь яркая личность, то появлялась и интересная работа.

Сам Степаненко сохранял с нами связи ещё много лет. Они заключались в том, что он приглашал нас проводить семинары со своими студентами по новым типам приборов. Я дважды проводила такие семинары по туннельным диодам и генераторам Ганна. Он приглашал нас на научные семинары кафедры, на которых обсуждались какие-то вопросы или выступали интересные учёные. В общем, связь не прерывалась всю его жизнь.

Говоря о том времени, когда становилась на ноги полупроводниковая электроника, нельзя не сказать несколько слов о людях, занимавшихся измерениями, исследованиями и разработкой установок для определения параметров полупроводниковых материалов шедших в производство. Измерительную технику создавали для приборов Юра Каменецкий и Юлий Концевой. Юра Каменецкий работал с нами в одном отделе ещё во Фрязино, наши лаборатории помещались друг против друга и мы, конечно, знали друг друга в лицо, здоровались, улыбались, но в более близкие отношения как-то не вступали, кроме того, что он любил сжигать мои диоды.

Юра перешёл на работу к нам кажется в начале 1955 года. Мы очень нуждались в установках на которых можно было бы измерять параметры приборов. В лаборатории мы кое-как собирали установки из отдельных приборов и мерили то, что нам надо, но надо было заботиться и об опытном производстве – делать установки на которых измерения могли бы проводить не только инженерные работники, но и работники цехов и ОТК. Кроме того, установки должны были быть компактными, утверждёнными, соответствовать каким-то ТУ и прочее. И вся эта работа легла на плечи Юры Каменецкого. Много лет он очень успешно занимался этим и, конечно, это тоже способствовало ускорению разработок. Ну, Юра Каменецкий вообще всеобщий любимец, всегда жизнерадостный, всегда улыбающийся, всегда доброжелательный и при этом очень трудолюбивый, очень способный, умеющий быстро получать результаты, быстро оценивать то, что есть и что надо делать. Сначала измерительная лаборатория была в нашем отделе, потом выделилась в отдельный отдел, но наши хорошие отношения и постоянные связи с годами только укреплялись.

Юля Концевой появился на нашем горизонте несколько позже. До этого контроль входного материала осуществлялся весьма примитивно и, можно сказать, собственными силами. Появилась в 1954 году лаборатория Иглицына, но там появились и собственные интересы и только с приходом Концевого начались работы действительно направленные на ускорение и углубление исследования материалов по параметрам важным для наладки работ на заводах и проведения приёмки материалов в ОТК. Он освободил нас ото всего этого, больше не нужно было самим мерить сопротивление или ещё что-то и определять время жизни какими-то смехотворными способами. Юля всё это привёл в систему и в течение ряда лет разработал способы определения всех параметров, которые вообще могли бы пригодиться в производстве приборов, много нового сделал и в общем обеспечил этот фронт.

Самое трудное – рассказать об Александре Викторовиче Красилове, с которым я познакомилась осенью 1948 года, когда пришла к нему на преддипломную практику. Совершенно случайно, по распределению, не собираясь заниматься полупроводниками. То, что тогда было о них известно – купроксы, селен и кремниевые детекторы, не возбуждало интереса на фоне таких приборов, как электронно-лучевые трубки, газоразрядные приборы, клистроны, магнетроны, всё, чему нас обучали. Это было как-то не то, тем более что было известно, что детекторами в самых первых приёмниках, ещё дореволюционных, служили кристаллы, в основном феррита, и детектор представлял собой, так сказать, иголку. Её придавливали к этому кристаллу он какое-то время работал, потом надо было искать новую контактную точку, потому что сгорала старая, и никаких систематических сведений, кроме купроксов и селенов, и упоминаний о других приборах в книгах нельзя было найти.

Ну вот, пришла я на практику, мне дали статью об этом самом точечном транзисторе, как нашли этот эффект, что это такое. Это была единственная исходная литература, но я английского языка не знала, хорошо знала немецкий, и поэтому начала ускоренно учить английский для работы. В конце концов, прочла статью, а потом нашла какие-то другие сообщения, основанные на этом, в частности, «Экспресс-информацию». У нас в Союзе выпускался такой листок с обзором иностранной печати. Правда, туда ничего не вошло, но, так как обзор составлял академик, он высказал своё мнение и взгляды. Ну, и дал мне Александр Викторович детектор фирмы Сименс, из которого я должна была извлечь кристалл. Александр Викторович ещё до моего появления заказал такой манипулятор, на котором можно было установить кристалл, припаяв его к какому-нибудь металлическому болтику, и подвести два усика с двух сторон. Усики эти крепились, если мне память не изменяет, на пружинках, применяемых для настройки клистронов.

Рядом со мной Виктор Козлов в это же время делал характериограф, который мы использовали для просмотра вольт-амперных характеристик триода, – это было его дипломной работой. Таким образом, Александр Викторович подготовил всё для начала работы и даже стенд заказал в измерительном отделе. Правда изготовили его уже в начале 1950 года и он использовался Щиголем в его дипломной работе, а потом был благополучно перевезён в НИИ “Пульсар”.

Александр Викторович возглавил работу. О нём можно рассказывать много; человеком он был удивительным. Сын учителей, был воспитан, как полагалось в то время, до революции, поэтому в этом отношении все шло гладко. Все разговоры были только в нормальном тоне, в литературных выражениях, отличительные его черты тоже шли от воспитания. Он совершенно одинаково, внешне, во всяком случае, относился ко всем людям, с которыми сотрудничал. А вторая его, очень приятная для сотрудников особенность, – то, что он готов был слушать нас сколько угодно и без конца участвовать в обсуждениях. Однако в решении вопросов там, где он слабо разбирался, поскольку был по специальности радиотехником, никогда не мешал нам самим принимать решения и делать, что мы считаем нужным.

Наверное, поэтому мы себя чувствовали весьма ответственными за дело и старались тоже сделать всё как можно лучше, быстрее, во всяком случае, привыкли думать с первых же своих шагов. Что касалось его специальности, он, казалось бы, всё подготовил для работы, но вообще-то тоже не знал, что это за материал, как его обрабатывать, какие у него свойства, чем его травить, чем шлифовать. Это он узнавал вместе с нами. Вот так мы и работали всё время. Эти его черты привлекали к нему всех в “Пульсаре”. Я не знаю ни одного разработчика, который бы к нему не заходил, иногда для своих сотрудников у него не оставалось времени.

А.В. Красилов и С.Г. Мадоян

О том, как начинался НИИ “Пульсар”. 9 сентября 53 года из Фрязино в Москву, на Окружной проезд, дом 27, подъехал маленький голубой с белым автобус с будущими сотрудниками НИИ 35 во главе с Красиловым. В автобусе были Сергей Каусов, Наталья Кокореши, Николай Шпиро, Феликс Щиголь, Виктор Козлов, Ульяна Рейфисова, Натан Ройзин, Роза Ефремова и я. В Москве к нам присоединился Марк Самохвалов. По шаткому мостику через грязный ручей мы подкатили к деревянному зданию барачного типа, стоявшему на месте нынешнего главного входа. Каждый из нас вёз с собой самое дорогое, что нельзя было доверить багажу. У меня в сумочке было 19 штук сплавных германиевых транзисторов, подготовленные к работе пластины, кристаллы, кассеты, другая мелочь, а в руках я держала стеклянный вакуумный насос, уже залитый маслом и подготовленный прямо к вставке в вакуумную систему. Иначе нельзя было, мы ехали на пустое место и всё хозяйство везли с собой, так чтобы немедленно приступить к работе. В сентябре кончался первый НИР по созданию так называемых плоскостных триодов под названием «Плоскость» и предстояло предъявление работы к приёмке уже в конце сентября. За деревянным бараком высилось пятиэтажное здание из серого кирпича, в котором нам предстояло работать. А пока что мы прошли в отдел кадров, в это деревянное здание, и представились его начальнику, товарищу Мухе. Товарищ Муха оглядел нас и спросил: «А я что, вас всех должен принять на работу?» Получив утвердительный ответ, он раздал нам анкеты, и началось оформление. Мы их заполнили, что-то там ещё оформляли и прошли на четвёртый этаж серого здания, где нам показали комнаты, в которых можно расположиться. Кто в каких комнатах будет работать и где что будет стоять, мы обсудили в тот же день, потому что надо было расставлять уже прибывшее оборудование. На этом наш первый рабочий день кончился. На следующий и второй дни были приглашены стеклодувы, устанавливавшие наши вакуумные печи. Они варили стеклянные детали и собирали установки. Неделю спустя мы уже работали, поскольку всё нужное для работы привезли с собой. Сейчас не помню как мы оформляли отчёт, кажется его написали ещё во Фрязино и переслали по почте, как и все остальные рабочие бумаги.

В сентябре мы предъявили результаты. Правда, нужно было сделать ещё двадцатый транзистор чтобы партия была полной, но это не удалось. Комиссия тогда собралась очень представительная. В работе участвовали четыре организации: Фрязинский институт, НИИ 108 и два института Академии наук – ФИАН и Физико-технический (ленинградский). В комиссии работали все главные лица, ведшие работы: в комиссии мы увидели Наследова, Калашникова, кто-то ещё из академиков приезжал, и была большая группа людей, непосредственно ведущих работу. Бунцион Моисеевич Вул работал со своими молодыми сотрудниками, которые занимались полупроводниками, вернее полупроводниковыми приборами, и там же был Иосиф Григорьевич Бергельсон. Работы проводились в специально выделенной комнате тоже на четвёртом этаже, народу было действительно очень много и всё проходило очень бурно. Работавшие образцы представили, кажется только две организации – НИИ 108 и мы. Работа была принята, и было решено начать ОКР по созданию германиевых транзисторов и проводить её в новом НИИ 35, как нас тогда называли. Работать было очень тяжело, но мы все были молодые и особенно этого не чувствовали. Не было исходных материалов, мы ещё не знали что и как делать, и плохо представляли себе конструкцию корпуса прибора. Наш первый прибор вышел довольно нескладным, поскольку работая среди вакуумщиков во Фрязино, мы мыслили себе конструкции как-то иначе. Наши первые НИРовские образцы тоже были сделаны на стеклянных ножках с вваренными выводами, и очень трудно было понять, как эту конструкцию герметизировать. Конструкторов у нас не было, как, впрочем, и никакого оборудования. Не удивительно, что первая конструкция приборов была очень примитивной, безо всякой сварки. Была только закатка, и делать их было очень трудно. ОКРы тогда предъявлялись вместе с опытным участком, на котором мы в присутствии комиссии должны были делать опытную партию. Участок этот был, кажется, на втором этаже того же серого здания и первая ОКР благополучно окончилась. Мы сдали её комиссии и начали выпуск этих странных приборов.

К тому времени сотрудники прибыли к нам в основном из Фрязино; в НИИ 35 пришли: Беглецов, Гурвич, Татаренков, Кондрашов, Зворыкин, Глебов, Коварский и ещё кто-то, то есть у нас уже были люди знакомые с организацией производства и ведением дела. В самом отделе мы обзавелись своим небольшим конструкторским бюро во главе с Наумом Марковичем Осниным, все тогда были очень заинтересованы в работе. Были настроены работать столько, сколько надо и всё продвигалось довольно быстро. Неожиданной находкой для нас стал Геннадий Дроздов. Отделу нужна была механическая мастерская для изготовления оснастки, которая всё время разрабатывалась, и это было постоянной работой. Не знаю, откуда он пришёл к нам, ещё довольно молодой человек, но нам всем он очень помог. Он хорошо ко всем относился, мы к нему обращались с многими просьбами, даже с требованиями, и он набрал в мастерскую тоже очень хороших ребят, которые почему-то все заинтересовались транзистором и все хотели делать свои приёмники. Тогда же ещё не было готовых.

Итак, мы начали работать. Вскоре сменился директор, так как прежний достался нам в наследство вместе с магнитчиками. Он был, наверное, хороший человек, и, наверное, всё понимал, но как-то, то ли боялся с нами общаться, то ли не знал, о чем говорить… В общем, сближения не произошло, и в 1954 году у нас появился Алексей Андреевич Маслов. Сначала он работал в правительстве, в аппарате ЦК, а после смерти Сталина началась суматоха, кого-то переводили, кого-то приводили…, вот у нас и появился новый директор. Человек очень интересный, но с тяжёлым характером. Интересен он был тягой к знаниям. Маслов окончил энергетический институт, а так как дело только начиналось, он считал, что и ему можно начать новую жизнь и приступил очень активно не только к работе директора, но и создавал какие-то свои небольшие группы, решавшие отдельные вопросы. Ну, это дело двигалось не очень хорошо, а вот к своим работникам, разработчикам он относился очень хорошо, знания других и умение что-то делать он очень уважал. Он мог ворчать, сердиться, но постоянно следил за нашим ростом. Мы должны были проводить семинары, рассказывать о работе, докладывать о новых направлениях и даже представлять обзоры разных конференций, которые проходили и у нас, и за рубежом. На них мы, конечно, не бывали, но по материалам журналов готовили обзор, кто что сказал. Таким образом у нас возник научный семинар.

С.Г. Мадоян с мамой и сыном — 1963 г.

В то же время был учреждён Совет по полупроводникам. Где-то в январе 1954 года он собрался первый раз. Председателем совета был Абрам Федорович Иоффе, в Совет входили видные учёные и представители промышленности. Я помню, что на заседаниях этого совета, а нас всегда на них приглашали, присутствовал академик А.И. Берг, приезжал академик Минц, военные, в том числе И.Г. Бергельсон, и на заседаниях обсуждались пути развития новой отрасли промышленности, тогда никто не думал, что полупроводниковая электроника примет такие масштабы, что вскоре затмит почти всю электронную промышленность и займет в ней главенствующее положение«.

Ещё долго мы делали только германиевые приборы, потому что только они и получались. К разработке кремниевых приступили несколькими годами позже просто потому, что не было исходного материала, хотя сырья для кремния и неограниченное количество, но было необходимо сделать из него чистый кристалл, вытянуть монокристалл, в в НИИ 35 в этом направлении шли работы наравне с ГИРЕДМЕТом, а первый монокристалл, по моему, вытянули как раз в нашем институте, и сделал это Шмелев.

Только в 1955 году начались разработки новой конструкции транзистора, так называемого П6, который лег в основу всех дальнейших разработок, был стандартизован и производился уже на всех заводах, но сначала делали его у нас. К этому времени в институте были созданы новые отделы, лаборатории, большое конструкторское бюро, которое возглавлял Вячеслав Кондрашов из Фрязино. Оборудование-то для производства негде было взять, а требовалось и технологическое оборудование, и этот отдел проводил очень большие работы. Была создана лаборатория Иглицына по исследованию полупроводниковых приборов, основной её задачей было создание приборных измерительных способов для промышленного определения параметров материалов – тех параметров, которые нужны именно в работе по производству полупроводниковых приборов. Эти работы проводились долго, особо отличился на этом фронте Юля Концевой, и когда у нас уже по-настоящему заработало опытное производство, опытный завод то мы уже пользовались своими собственными методами и установками для измерения параметров полупроводниковых материалов.

Сначала опытное производство организовали в старом плавильном цехе магнитчиков, это здание существует до сих пор, я правда не знаю, что там делается, но тогда там организовали подобие цеха и начали выпускать транзисторы. В то же время уже было принято решение о том, чтобы включить в этот процесс завод „Светлана“ в Ленинграде и первые разработки после опробования у нас передавались на „Светлану“. Было заложено строительство центрального корпуса нашего института, которое завершилось где-то году в 1958. Его заселили, а потом началось строительство правого крыла, куда мы переехали к 1960 г. Одновременно велось строительство опытного завода, и тут уже действовал директор завода Николай Васильевич Беглецов, который вообще очень много сделал для развития и института, и завода. Он тоже был выходцем из Фрязино.

Примерно в 1960-м году началась передача работ на новые заводы. Тогда возникло много полупроводниковых заводов, но каким-то странным образом: в Таллине полупроводниковое производство организовали на бывшей спичечной фабрике, в Брянске – на базе старой макаронной фабрики – новую макаронную построили, а старую отдали под производство полупроводниковых приборов. В Риге под завод полупроводниковых приборов отвели здание физкультурного техникума. Так что, начальные работы везде были тяжёлые, я помню, что в первую командировку в Брянске я искала макаронный завод и попала на новую макаронную фабрику, там мне объяснили, что есть ещё вот старая фабрика, и на старой фабрике я чуть ногу не сломала, оступившись в луже, причём на полу в коридоре, который вёл в кабинет директора.

Тогда началось производство самого массового вида приборов – маломощных германиевых транзисторов и в Новгороде Великом, а потом уже стали строить новые заводы. Сначала места для развёртывания производства выбирались так, чтобы была готовая инфраструктура, в городах, в которых людям хотелось жить, туда можно было набирать работников, а потом полупроводниковые заводы стали строить, ну, например, в Запорожье, потому что мы использовали в основном женский труд на всех сборочных участках, а в Запорожье было много безработных женщин. Ну, вот таким образом мы расширялись и продвигались.

С.Г. Мадоян, А.В. Красилов — 1965 г.

О тех годах рассказывать довольно трудно, потому что летопись событий никто не вёл, а всё так бурно развивалось вширь и вглубь, что хорошего последовательного рассказа не получается, но за это время сформировалась очень хорошая школа разработчиков. Этому помогло то, что Александр Викторович начал читать лекции в МЭИ, открылась специальность на кафедре кабелей, создались группы по полупроводниковым приборам и ещё появилась кафедра Шалимова. Правда, мы мало брали студентов оттуда, больше студентов Александра Викторовича с первой практики, и потом они оставались работать у нас. Делалось это, естественно и по рекомендации Александра Викторовича, и путём некоторого отбора. С этими студентами обычно я знакомилась в процессе учёбы, поскольку я одно время была аспиранткой на кафедре, проводила занятия со студентами, кое-где подменяла преподавателей на время болезни, отпуска или когда нужна была помощь. Молодые ребята были хорошие, в большинстве своём способные, талантливые. Потом они составили костяк разработчиков „Пульсара“ и вывели его на положение флагмана полупроводниковой промышленности. Потом создавались и другие институты, и целые центры, но, конечно, обогнать „Пульсар“ по своему уровню мало кто мог».

Очень способствовал этому и наш первый директор Маслов. Хоть он и пришёл из ЦК КПСС, но он был человеком каких-то свободных взглядов и его отношение к работникам нисколько не зависело от того, член он партии или не член партии, или что он думает. Как он всегда умел лавировать в очень сложной ситуации в парткомах, как у него получалось, что беспартийных продвигали и утверждали новыми начальниками лабораторий я не знаю, но во всяком случае, он этот вопрос как-то решал. Когда в стране велась борьба с космополитами, отголоски её ещё долго ощущались повсюду, а он был совершенно свободным человеком в этом отношении. И потом, он очень любил разработчиков и, по-моему, просто где-то в душе завидовал. Он бы тоже хотел разрабатывать. Он проявлял такой интерес ко всяким нюансам, особенно в первые годы. Например, он ездил со мной на завод в Томилино. Там выпускались германиевые диоды, которые я разрабатывала ещё во Фрязино. Директор этого завода чем-то был недоволен, вызвал нас и Маслов сказал: «Всё, мы едем вместе». Очень внимательно слушал наши разговоры, ухмылялся чего-то, поддакивал, и главное понял, что это работа не из самых легких, особенно когда директор после каждого слова заявлял, что он ничего не понимает, а я должна ему объяснить, как это всё делается. Я, в конце концов, не выдержала и говорю: «Вы пригласите кого-нибудь, кто понимает». Это Маслову очень понравилось.

Вообще он очень любил своих сотрудников и как личную обиду воспринимал, когда кто-нибудь из них уходил, это он тяжёло переживал. Как мы потом узнавали, в разговорах с чужими он очень хорошо отзывался о своих работниках и даже иногда хвалил, чего, конечно, просто так он не делал никогда, он всегда хмурился и ворчал в основном. Но он очень помог тому, что в институте собралась такая большая и сильная группа молодых и «старых», хотя и с небольшой разницей в возрасте, специалистов, составивших костяк института и, собственно говоря, являющихся костяком до сих пор.

«Пульсар» был очень хорошим предприятием и, надеюсь, что останется им. Так уж ему на роду было написано”.

Примечания

1.www.pcweek.ru/themes/detail.php?ID=102444

2. Далее идет почти дословная запись рассказа Сусанны Гукасовны, с его подлинной стилистикой и незначительными редакторскими правками.

Статья помещена в музей 5.08.2009