Развертывание и эксплуатация ЕС-1050

Валентин Стецюк, подполковник в отставке

В свое время я был начальником ЭВМ ЕС-1050 (№ 5013, тринадцатый экземпляр) в НИИ-4 (Болшево). Хорошо помню то время, когда мы получали машину. Ситуация была напряженная. По разным причинам ни одна из выпущенных до того времени ЕС-1050 не работала, и репутация машин ряда ЕС катастрофически падала. Было совершенно необходимо, чтобы хотя бы одна из машин заработала. Для осуществления этой задачи в начале 1974 г. объединили свои усилия НИЦЭВТ, пензенский завод-изготовитель и получатель машины ВЦ НИИ-4.

После доработок и наладки на заводе машина уже через год была установлена в машинном зале ВЦ НИИ-4, отлажена и запущена в эксплуатацию. Это был переломный момент.

Основная роль в запуске машины принадлежала, конечно, НИЦЭВТ, но не лишним было бы вспомнить заводских специалистов — Юрия Пахолкова, Виктора Гончарика и многих других, а также главного инженера ВЦ НИИ-4 полковника Кобзаря Марка Тимофеевича. В этом деле была и их огромная заслуга.

Дело в том, что в нашем ВЦ НИИ-4 в конце 1973 г. происходили кадровые перестановки. Главным инженером был назначен Марк Кобзарь, бывший начальник машины М-20 в нашем же НИИ. Он решил обновить машинный парк, в частности поставить ЕС-1050. Но наш ВЦ машину не заказывал, и мы на нее не имели права. На наше счастье кто-то от ЭВМ отказался, и ее могли продать нам, но только до конца 1974 г. Если бы мы ее взять не успели, то тогда машина попадала бы под новое распределение. Таким образом, мы были заинтересованы получить машину как можно раньше.

Выяснилось, что НИЦЭВТ всю документацию на экземпляр ЕС-1050 уже официально передал заводу, машина в ней признавалась годной к эксплуатации, и далее за нее институт не отвечал. Но дело в том, что завод уже выпустил, кажется, 10 машин, и ни одна из них еще не работала в силу разных причин, а многие вообще стояли в заводской упаковке. Дело в том, что для машины требовались площадь 100 кв. м и наличие холодильных установок. У покупателей либо того, либо другого не было. А между тем заинтересованные круги (конкуренты) начали распространять слухи, что ЕС-1050 — это миф, она вообще не может работать. Действительно, в машине кое-что было недоделано и определенные операции не выполнялись. В основном это касалось схем контроля и кое-каких незначительных вещей (например, записи состояния ЭВМ в память при аварийном отключении). Когда я стажировался в НИЦЭВТе весною 1974 г., ребята, которые разрабатывали схемы по американским оригиналам, говорили мне, что в стремлении уменьшить размеры машины и для скорейшего завершения работ они выбрасывали “лишние”, как им казалось, узлы. Это и были узлы контроля. А размеры машины нужно было уменьшать из-за того, что она требовала охлаждения. Наши микросхемы работали на более высоком вольтаже, чем американские. Я уже точно не помню всех данных. Но, скажем, если американские для “нуля” имели 1,2 В, а для “единички” 1,8 В, то советские соответственно — 1,8 и 3,2 В, отсюда и большее выделение тепла, и проблемы с охлаждением. Лишь когда машина была уже готова, специалисты из НИЦЭВТа наконец разобрались в своих ошибках. Мне ребята говорили: “Теперь бы заново все начать!”. Но времени не было.

Беседа в кабинете Волкова после акта сдачи машины в эксплуатацию 20 мая 1975 г. Справа главный инженер ВЦ Марк Тимофеевич Кобзарь, крайний слева начальник ВЦ Владимир Михайлович Колчеев.

В такой ситуации НИЦЭВТ должен был защищать репутацию, осознавая и свою частичную вину. И хотя он уже занимался другими работами, было принято решение помочь заводу наладить выпуск работающих машин. Со своей стороны, завод (директор Стукалов) тоже был заинтересован и в помощи НИЦЭВТа, и в производстве машин, потому что возникала угроза осложнений со сбытом. Но где же проводить отладку машины, если нет условий для ее установки? Вот тут-то и появился Марк Кобзарь. Моментально сформировалась троица НИЦЭВТ, НИИ-4 и пензенский завод ВЭМ с общей целью — запустить ЕС-1050 как можно быстрее.

Но была еще одна сторона — военная приемка (представитель заказчика на заводе — полковник Питиков). Они были заинтересованы в том, чтобы машина полностью отвечала требованиям ТУ.

И вот начинается совместная работа. Сначала первый образец машины, который стоял в НИЦЭВТе проходит восстановление и доработку (весна 1974 г.) В это время разработчику стало ясно, что можно исправить, а что нет. Необходимые доработки посылаются на завод. Примерно с сентября бригада специалистов из НИИ-4 (под моим скромным руководством), прошедшая стажировку в НИЦЭВТе, прибывает на завод для контроля над ходом производства и обучения методам наладки. Я находился на заводе безвыездно до конца декабря и поэтому был в курсе всех событий.

Постепенно становилось ясно, что военная приемка не заинтересована в быстрой доработке машины, но старалась нам это не показывать (и они, и мы — военные, но у нас были разные интересы). Я всегда присутствовал на заседаниях военной приемки. И вон на одном из них, именно 27-го декабря(!), Питиков выступает, а мне становится ясно, что машина до конца месяца отправлена уже не будет. Я немедленно выхожу из кабинета и бегу в машинный зал звонить по московскому телефону. На счастье, связь сработала хорошо и Марк был на месте. Я ему объяснил суть дела, и он начал действовать — подключил нужных людей из высших эшелонов приемки, связался с министром МРП (кажется Шокин), а сам сел на “Суру” и на другой день утром уже был на заседании приемки. Он решительно взял ведение заседания в свои руки, раздал задания так, что Питиков не успел даже рта раскрыть. Пока Питиков разбирался с начальством, в цех уже пошел приказ: “Резать межстоечные кабели!”. Немедленно началось его исполнение и упаковка машины. Всего надо было отправить 232 больших и малых ящика. Требовалось заказать машины и начать отправку так, чтобы абсолютно все ящики были отправлены до конца дня 31-го декабря 1974 г. А у меня уже все было давно записано, что где лежит или стоит.

О ящиках. У меня была “знаменитая” толстая общая тетрадь. Там было все — от временных диаграмм и до описи ящиков. К сожалению, у меня ее попросили на память и я оставил ее в Болшево. Ящики были разные. Для стоек — большие. Их было, кажется, 32. Потом шла масса ящиков для ТЭЗов, блоков питания, ЗИПа, кабелей, для технической документации (этого последнего было очень много, ведь для каждого типа ТЭЗов была своя отдельная документация, схем было великое множество, причем разного типа). Все было маркировано, но только я мог разобраться в этом великом множестве ящиков и проконтролировать отправку.

Так же быстро должны были быть переведены 2,5 млн. руб. за оплату машины нашим институтом, но это было проще.

С начала января 1975 г. заводская бригада отладчиков была уже у нас. Сначала бригадой руководил Юрий Пахолков, а позднее Виктор Гончарик, оба процессорщики. Периодически приезжали из Москвы специалисты по каждому из устройств из НИЦЭВТа. Дело шло очень быстро и, кажется, 20-го мая машина была официально сдана в эксплуатацию. На церемонии передачи присутствовал Главный конструктор машины Антонов, начальник НИИ-4 генерал-лейтенант Волков и, конечно, другие официальные лица. У меня сохранилась фотография этой церемонии. Там саму машину видно очень плохо. Позднее я ее не фотографировал, не желая нарушать предписания секретности.

Наработку на сбой помню более-менее точно — 22 ч, она постоянно росла до такого значения с 16-17 ч. Наработка на отказ росла примерно от 150 ч до 350 (без учета внешних устройств, поскольку они все были дублированы). Чаще всего из строя выходили ТЭЗы, а в ТЭЗах — микросхемы. Кроме того, много было непропаек. Их даже искали визуально, контакт ослабевал постепенно, и делать это было очень тяжело. Но чаще все выходила из строя память — до 80% отказов приходилось на ее долю. Что там было точно, я сказать не могу, у нас был отдельная группа по памяти, я в их работу особенно не вмешивался. Ошибка называлась РИОП — регистр информации оперативной памяти. Дело было в ТЭЗах, но на стендах они работали нормально, а в стойке — ненадежно. Потом мы заменили память на новую, и все стало значительно лучше.

А Юрий Пахолков уже безвыездно сидел в Польше — туда была продана одна машина, которую он отлаживал. И он, бедняга, имел величайшие проблемы с памятью, мы с ним контактировали, обменивались горьким опытом, пока не заменили память. Что было дальше в Польше, я не знаю.

Штатное расписание у нас было, но все осталось в тетради. Оно было очень завышено. Нас было меньше, а именно — начальник машины, он же специалист по процессору, четыре начальника смены, каждый из которых был специалистом либо по памяти, либо по каналам, либо по процессору, либо по внешним устройствам. В смену входило еще два-три оператора, девочки, которые занимались исключительно решением задач. Днем постоянно кроме начальника машины оставались специалист по памяти, двое специалистов по каналам (они же специалисты по внешним устройствам — ленты, диски), трое системных программистов (у них была и другая работа). Все это инженеры. Кроме того, было несколько техников по ремонту ТЭЗов и внешних устройств, а также один или два техника — старшие операторы.

Возможно, я упустил некоторые детали, ведь прошло много времени, много разных событий в моей жизни. Я позабыл фамилии многих людей. Антонова-то я помнил, а Пржиялковского, Объедкова, Макурочкина, Райкова и других вспомнил только тогда, когда просматривал материалы сайта. Встретил бы фамилии других, то тоже вспомнил.

После сдачи машины мы еще долго поддерживали тесные контакты с НИЦЭВТом. На какой-то конференции МГУ я делал доклад о работе машины ЕС-1050 № 5013 и помню, что присутствующие слушали его с интересом и даже удивлением, потому что многие еще не верили, что серия ЕС старших моделей сможет работать.

Я в Болшево наведывался до 1988 г. Все это время машина ЕС-1050 № 5013 работала, т. е. ее стаж минимум 13 лет.

К сожалению, я не могу сейчас вспомнить ни одной фамилии рядовых специалистов из НИЦЭВТа. Уж их-то имена должны быть в музее, и они бы могли рассказать много интересного о развитии советской вычислительной техники.

Статья опубликована 23.11.2003 г.