Люди, ракеты, компьютеры

С. С. Лавров

А там займемся косметикой.

Сергей Королев

Трудно назвать русского человека, столь известного и столь любимого во всем мире, каким был Юрий Алексеевич Гагарин. Будь он жив, то — как знать — возможно, он был бы сегодня первым кандидатом в президенты России. Ума, обаяния, общительности, расположенности к людям, хладнокровия в трудные моменты — всего этого ему было не занимать.

Нас — людей, активно участвовавших в подготовке и осуществлении его полета, было не так уж много — сотни человек, побывавших на полигонах. Еще меньше — тех, кто был причастен к этому с истоков, и совсем мало тех, кто может поделиться собственными воспоминаниями. Попытаюсь поэтому вспомнить то, о чем еще мало говорилось. Хотя вряд ли это возможно.

Для меня все началось ровно 50 лет тому назад — весной 1946 года. Я был тогда техником авиазвена одного из авиационных полков, базировавшихся в Германии. Меня вызвали в штаб армии для беседы с «подполковником» Королевым. Он предложил мне работать в совершенно новой области техники, не уточняя в какой. Я без особых раздумий согласился. Как выяснилось месяца через два, нас набралось человек восемь, все из авиационных частей. Нас ночью провезли от Берлина, казалось, через всю Германию. Утром мы прибыли в маленький городок Блайхероде. Немного отдохнув, вновь, теперь уже все вместе, встретились с С. П. Королевым. Он рассказал, что нам предстоит детально изучить трофейную немецкую ракету Фау-2, узнать о ней и усвоить все, что сможем. Организовал экскурсию в сборочный цех, где мы видели ракету в натуре. Хотя все мы видывали разные, в том числе и очень большие самолеты, впечатление было серьезное.

Началась работа. Документации, причем разрозненной, было мало. Большинство немецких специалистов, как-то знакомых с этой техникой, постаралось заранее перебраться в западные зоны. В нашей зоне удалось собрать человек 50 — от простых техников до весьма квалифицированных ученых. По каждому конкретному вопросу — 1-2 человека.

Осенью Королев вновь пригласил меня и предложил демобилизоваться и поступить к нему на работу. Я снова дал согласие. Так в начале 1947 года я попал в КБ С. П. Королева и был назначен начальником группы баллистики. В нашу группу стекались все основные характеристики ракеты: весовые, энергетические, точностные (по приборам системы управления). А должны мы были рассчитать ее летные характеристики — максимальную дальность полета и параметры рассеивания.

К концу того же года в заволжских степях был основан полигон Капустин Яр. Говорю — основан, а не создан, так как всё, кроме стартовой площадки, представляло собой времянки. Там прошли испытания около 20 трофейных Фау-2. Прошли с трудом. Первая же ракета свернула далеко в сторону и упала в Саратовской области — недалеко от того места, где 14 лет спустя суждено было приземлиться Гагарину. Вторая штопором ушла вверх и в результате воткнулась в землю всего лишь километрах в 20 от старта. Многие не поленились съездить на место падения и были поражены размером образовавшейся воронки — около 20 м в диаметре и 5 м глубиной. Все это — только за счет накопленной кинетической энергии и небольшого остатка компонентов топлива в баках.

Подобные неудачи преследовали нас в начале испытаний любого нового образца. Удивляться особенно нечему. Техника — сложная. Разработчики — примерно из десятка министерств, из нескольких десятков, а потом и сотен предприятий. Все вместе мы вырабатывали стиль разбора аварий, выявления их возможных причин и путей их предотвращения. Не всегда удавалось найти главную причину, случалось, что сходные неудачи повторялись. Но главное в том, что ни одна из версий не отвергалась, никто не пытался доказать собственную непричастность, делалось все, чтобы устранить все возможные дефекты, даже малоправдоподобные. Не было и речи о поисках «саботажников» или «врагов» (беру эти слова в кавычки).

С. П. Королев был неизменным техническим руководителем испытаний. Нельзя приписывать ему все заслуги, но невозможно и отрицать его роль как признанного лидера, значение его опыта и организационного таланта. Он не допускал и мысли о существовании мелочей в деле, которым мы занимались. И все же особое внимание он уделял этапу летных испытаний. Он требовал, чтобы любой из руководителей основных подразделений его собственного КБ постоянно присутствовал на полигоне, добивался того же от других Главных конструкторов — начальников смежных КБ. Очень неодобрительно относился к попыткам посылать на испытания заместителей. Большей частью ему удавалось добиться присутствия первых лиц, прибегая к все еще не изжитому номенклатурному жаргону. Особенно твердо стоял он на своем, пока длились неудачи. Но они в каждой серии испытаний постепенно сходили на нет. Накапливалась достаточная статистика удачных пусков, позволяющая принять решение о приеме очередной ракеты на вооружение.

На полигоне я готовил полетное задание, содержащее данные по заправке ракеты топливом и прицельные данные для каждого пуска, участвовал в обработке и анализе материалов траекторных измерений, составлял раздел «Летные характеристики ракеты» итогового акта о результатах летных испытаний. Ну а при авариях вместе со всеми пытался восстановить картину случившегося во время полета.

Всего за десять лет было сдано на вооружение пять основных типов ракет, не считая модификаций. Проводились пуски ракет и в чисто научных целях — по заявкам и планам Академии наук и ее институтов. Летом 1957 г. уже на другом полигоне, известном ныне как «Байконур», с большим скрипом, но в конце концов успешно прошли испытания межконтинентальной баллистической ракеты Р-7 («семерки» — так мы ее называли). Ее модификации всем известны — они и сейчас еще летают и выводят на орбиту некоторые типы космических кораблей. Удивительный пример технического долголетия.

Не менее удивителен и сам десятилетний путь. Мне трудно подыскать аналогию, но Фау-2 и Р-7 разнятся примерно так же, как мопед и гоночная машина класса Формула-1. Добавьте к этому, что Р-7 — это не штучное, а серийное изделие.

В чем причины такого успеха? Не побоюсь поставить на первое место энтузиазм, вызванный победой над Германией — страной, в ряде отношений превосходившей Россию. Создание тех же Фау — тому свидетельство, для всех нас неоспоримое. Имела значение молодость коллективов всех КБ. Даже Королеву в 1947 г. было всего 40 лет, а большинство из нас приходило прямо из институтов, хотя и без практического опыта, но зато и без груза стереотипов предыдущих разработок, без углубляющейся с годами инерции мышления (страшная вещь, если приглядеться к людям, свято верящим, что развитой социализм — золотая пора России).

Но это субъективные факторы, а из объективных назову прежде всего инфраструктуру ракетной, а впоследствии — ракетно-космической отрасли. Она была достаточно гибкой, постоянно совершенствовалась и развивалась, не была отягощена в ту пору ведомственными интересами и противоречиями. Ничто, вероятно, не сплачивает людей так, как совместная жизнь и труд почти что в полевых условиях, общие усилия по разрешению постоянно возникающих проблем, о которых я говорил.

Все, наверно, помнят, что в том же 1957 г., через считанные месяцы после конца испытаний «семерки», был запущен первый спутник, а за ним — и второй. Уже первый был далеко не куском металла и нес на себе не только пищалку, но и кое-какую измерительную и телеметрическую аппаратуру. Четыре уса антенн, да и размеры шара — тому свидетельство.

Я с детства, в основном — из книг Я. И. Перельмана, знал, что тело, которому придана достаточно большая скорость в горизонтальном направлении, не упадет на Землю, а начнет кружиться вокруг нее. И все же, если Р-7 в какой-то мере была очередным шагом на уже пройденном пути, то первый спутник эмоционально воспринимался мной совсем иначе. Слов «начало космической эры» никто из нас, по-моему, не произносил, это — вклад журналистов. Но все мы по вечерам высыпали на улицу, отходили подальше от источников света и ждали, когда покажется запущенная нами быстро движущаяся по небу звездочка. Видимо, каким-то внутренним чутьем каждый понимал, что эта звездочка знаменует собой действительно звездный миг в его жизни.

Сергей Павлович Королев знал это лучше любого из нас и шел к своей заветной цели сознательно и целеустремленно. Еще во время того разговора в Германии, о котором я упоминал, он сказал: «А там займемся косметикой», — так он назвал полеты в космос.

Международная обстановка, создаваемая усилиями как нашего главного «потенциального противника», так и нашими собственными, не позволяла уйти в сторону от создания все новых, более совершенных боевых ракет. Но параллельно шла разработка космических аппаратов и кораблей — для полетов к Луне и планетам и, конечно, для полета человека в космос. Именно это было главной мечтой и, говорю об этом уверенно, целью жизни С. П. Королева.

Я уже сказал, что ракетная техника изначально была не слишком надежной, хотя о наших неудачах, в том числе и при космических запусках, публично не сообщалось. Было ясно, что в мире об этом не могут не знать. Но понятие о свободе информации напрочь отрицалось в тогдашнем советском обществе. Как-то при мне Королева спросили (возможно, я сам и спросил — точно не помню), почему мы молчим об авариях космических аппаратов. Ответ был краток: «А почему мы должны отчитываться об этом перед всем миром?». Но я отвлекся.

Подготовка к полету человека требовала решить проблему надежности на качественно новом уровне. Для этого проектировались, строились и запускались разнообразные космические корабли — с обильной измерительной аппаратурой, с манекенами и, конечно, с животными. Если не считать полета на втором спутнике несчастной Лайки, обреченной на мучительную смерть после исчерпания ресурсов жизнеобеспечения, все животные должны были вернуться живыми на Землю. Насколько я помню, эту задачу удалось решить. Было установлено, что космический полет практически не отражается на здоровье животных, что, разумеется, требовало проверки. Но для обретения достаточной уверенности в успехе полета человека понадобились три с лишним года.

Не стану рассказывать о создании Центра подготовки космонавтов — Звездного городка, о наборе и подготовке первой группы космонавтов. Об этом много написано, а сам я знал об этом в то время мало. Лишь однажды мне довелось, спускаясь по лестнице главного здания КБ, встретить поднимающегося навстречу Королева в окружении стайки молодых лейтенантов в авиационной форме.

Из событий, связанных с полетом Ю.А. Гагарина, опишу лишь один эпизод, показывающий, какие методы многократной страховки были приняты.

Параллельно с основной командой, готовящей старт на полигоне, была создана группа, оставшаяся в Подмосковье, поближе к московским центрам сбора информации о полете. Я попал в эту группу.

Вообще к началу 60-х годов я стал гораздо реже бывать на полигоне. В секторе баллистики выросло немало способных инженеров, на которых можно было положиться. А кроме того, Сергей Павлович, вероятно, не мог не заметить, насколько я был поглощен и увлечен проблемами использования вычислительной техники. Его отличительной чертой было умение найти для каждого сотрудника именно такое место работы, где тот мог бы принести наибольшую пользу. Некоторые кадровые перемещения, казавшиеся неожиданными, приносили удивительный эффект.

Юрий Алексеевич Гагарин

В день полета мы собрались в кабинете Королева (сам он, конечно, был на полигоне). Томительный период вывода на орбиту — свыше 10 минут — прошел благополучно. Но вскоре после выключения двигателя последней ступени выяснилось, что в системе управления произошел сбой и корабль набрал ощутимый излишек скорости. Если автоматика, запускающая тормозной двигатель, сработает нормально, то этот излишек не страшен. Если не сработает, то на следующем витке можно подать команду с Земли. Если и здесь не получится, то Гагарин мог запустить тормозной двигатель вручную. Этот вариант был отодвинут на третье место из опасений, что самочувствие и самоконтроль космонавта могут быть не в полном порядке. (По той же причине и при последующих пусках функции по управлению кораблем передавались космонавтам очень осторожно.) И в этом случае при неудаче корабль должен был затормозиться в атмосфере. Расчетная орбита была выбрана настолько низкой, чтобы приземление, хотя и в неизвестном районе, произошло на первые-вторые сутки.

Но из-за перебора скорости орбита оказалась существенно более высокой. На подобный случай ресурсы жизнеобеспечения были рассчитаны на 10-15 суток полета по орбите. Проблема состояла в том, каким окажется время полета по реальной орбите. А этот вопрос имел ко мне прямое отношение. Я ринулся в баллистический сектор, чтобы воспользоваться запасенными там таблицами. Оказалось, что время атмосферного торможения в этот запас укладывается, хотя и близко к пределу. Но когда я вернулся в нашу группу с этим полуутешительным известием (параметры атмосферы — вещь ненадежная и подверженная большим изменениям, особенно на высоте орбиты), то обнаружил всеобщее ликование — тормозной двигатель сработал благополучно и неприятность могла состоять лишь в том, что место приземления сдвинется на несколько десятков километров от расчетного. Однако и на этот случай имелись резервные поисковые группы, расположенные вдоль трассы и по соседству с ней.

Полет Ю. А. Гагарина завершился, как и планировалось, через один виток. Все последующее общеизвестно.