Байки профессора Шилейко

Эдуард Пройдаков

Беседы с профессором Алексеем Вольдемаровичем Шилейко всегда доставляли мне как журналисту массу удовольствия, поскольку в них встречались неожиданные и очень интересные сюжеты. С его точкой зрения на события тех лет можно в ряде случаев не соглашаться и спорить, но право на существование они имеют. Алексей Вольдемарович любил и был большим мастером рассказывать различные исторические байки. Предлагаю вашему вниманию сокращенную запись нашей беседы от 6 декабря 2002 года с дополнениями от 14 марта 2003 года, посвященной периоду его работы в СКБ-245. Два года назад Шилейко умер, возможности уточнить у него некоторые фамилии и даты у меня уже, к сожалению, нет, поэтому текст публикуется как есть. Если у вас возникнут по нему замечания, дополнения или уточнения, я с благодарностью их приму.

Алексей Шилейко, ЭВПФ МЭИ 1957 г.

Алексей Шилейко: В прессе очень любят давать такие завлекающие эпитеты, например Сахаров – отец советской водородной бомбы. Если говорить, кто был основоположником ВТ у нас в стране, то очевидно им был И. В. Сталин. Происходило это так. В 1948 году в выходившей на русском языке популярной газете “Британский союзник” появилась крохотная, в несколько строк, заметочка о том, что в Америке разработана электронная цифровая машина, заменяющая десять тысяч математиков-вычислителей. В отличие от Би-Би-Си в более поздние годы эта газета была очень дружественной и гораздо шире освещала события в мире.

Единственным, кто увидел эту заметку, был Сталин. Он привлёк Паршина Петра Ивановича, тогдашнего министра приборо- и машиностроения. Тот ему наобещал и ничего не сделал. Наконец, когда стало понятно, что эту задачу голыми руками не возьмешь, то добыли опального замминистра авиационной промышленности Лесечко Михаила Аксентьевича и назначили его во второй половине 1949 года директором трёх организаций. Во-первых, он стал директором московского завода Счетно-аналитических машин (САМ). Этот завод делал перфокарточные машины – табуляторы. Вторая организация, переподчиненная Лесечко, – институт НИИСчётмаш, который разрабатывал механические счётные устройства и аналоговые машины. И наконец, ему подчинили вновь созданную организацию – СКБ-245, которая затем превратилась в НИЦЭВТ. В это специальное конструкторское бюро (СКБ) набрали сразу не менее 500 человек. Коллектив СКБ-245 был сразу же нацелен на выпуск серии машин в десять экземпляров, поэтому СКБ и был придан завод и на какое-то время была даже придана Пилюгинская фирма.

СКБ-245 было сильно засекреченной организацией с высшей на то время формой допуска. Там был отдел аналоговой техники, переданный из НИИСчётмаша. Отдел находился в здании на Нижней Красносельской, д. 33, очень активно работал и делал очень интересные машины, например: АМН-1, АМН-7 и АМН-9. В нём было, наверное, человек 150—200 сотрудников. В своё время эти аналоговые машины широко использовались и принесли много пользы, но всё дело в том, что изначально не было хороших операционных усилителей. Это сильно ограничило развитие аналоговых машин. Вся цифровая техника возникла не от хорошей жизни, а потому, что не было хороших элементов. Почему тогда была выбрана двоичная система? – Из-за своей архинадёжности – сигнал либо есть, либо нет. Сейчас, например, чётко наблюдается переход на пятипозиционную систему. Это, в частности, даёт повышение пропускной способности каналов связи.

Цифровая часть СКБ – отдел, руководимый умнейшим человеком Юрием Яковлевичем Базилевским. Отдел состоял из трёх основных лабораторий. Лабораторию арифметических устройств возглавлял Башир Искандерович Рамеев; у него было человек тридцать-пятьдесят сотрудников. Другой лабораторией, занимавшейся памятью, командовал Юрий Михайлович Паркудаев, он пришел из радиолокации. Ему досталась самая трудная задача. Память была на электронно-лучевых трубках, специальных трубках, в которых вместо экрана была вставлена диэлектрическая пластина со специально подобранным коэффициентом вторичной эмиссии. Было вообще непонятно, будет ли такая память работать, да и была она крайне ненадёжной.

Наконец, была лаборатория магнитной записи, которой руководил я. Лаборатория занималась одновременно разработкой магнитного барабана и магнитной ленты. В каждым направлением занималось человек по двадцать. Слов “магнитные диски” тогда вообще ещё не знали. Была также лаборатория, занимавшаяся электропитанием и лаборатория математического обеспечения. Ей руководил Лунсберг Михаил Абрамович.

Мы занимали в доме на Нижней Красносельской улице три этажа, если не больше.

С чем мы сразу столкнулись? До нас в СССР никто импульсы на магнитные носители (магнитная лента, магнитный барабан) не записывал. Писали только аналоговую информацию, где если даже половину её потеряешь – всё равно играть будет. А здесь, если один импульс потерян или один лишний – всё! Задача сложнейшая по тем временам. Суёшь в головку импульс, а в ней индуктивность от сердечника, — в итоге на магнитной ленте ничего похожего не получается.

Моя лаборатория, в которой было человек 30—40, не помню точно сколько, чтобы просто научиться писать импульсы на магнитную ленту, потратила почти год и провела несколько тысяч экспериментов. Ведь после записи носитель нужно ещё размагнитить, чтобы потом писать на него повторно.

Следующий этап в истории отечественной ВТ – создание фирмы Сергея Алексеевича Лебедева – ИТМ и ВТ. У него не было таких жёстких сроков, гонки, поэтому он мог себе позволить многие вещи, которые не могло позволить себе СКБ. Например, Лебедев мог брать в качестве элементной базы пальчиковые лампы, а СКБ – не могло, потому что неизвестно было, как они себя поведут при эксплуатации машины.

На проект “Стрела” работала вся страна. О его приоритете можно судить по тому, что заведующий лабораторией СКБ-245 мог приехать к директору академического института и заставить его в приоритетном порядке выполнить нужные для СКБ исследования. Лекции по двоичной системе счисления им читал профессор из МГУ.

И. В. Сталин еженедельно через куратора проекта члена ЦК Ефремова контролировал ход работ.

Разработчики получали все разведданные по этой проблеме, но, как вспоминает один из них, существенной информации почти не было; было известно только, что работы ведутся.

В конце 1951 года Москва была более-менее сытой. Магазины, по крайней мере, в Москве, были полны. Здоровенный бифштекс стоил 37 копеек, пообедать в ресторане стоило трёшку. У меня как у заведующего лабораторией зарплата была 160 рублей. Были хорошие премии, с помощью которых удавалось удерживать людей. Премии были адресными. Машина “Стрела” была сделана за два года. Действующий макет был готов к концу 1952 года.

Между разработчиками СКБ-245 и ИТМ и ВТ шло активное взаимодействие. (У С. А. Лебедева была интереснейшая семья. Его жена Виолетта была виолончелисткой. В их доме всегда было полно актеров, писателей. Сам он обычно приезжал домой после полуночи. Виолетта говорила: “Сережа всегда обедает завтра”.) Но когда стали подводить итоги по результатам работы, выиграло СКБ-245. Было выделено 12 Сталинских премий. Эти премии платились из его личных денег. Труды Сталина очень много издавались во всём мире, а это огромные деньги.

Ваш покорный слуга не получил эту премию только потому, что за два месяца до раздачи наград смылся оттуда. В то время была единственная возможность уволиться – поступить в институт. Что я и сделал. А удрал потому, что работа была закончена, светило мне быть начальником вычислительного центра не знаю где, потому что все заведующие лабораториями вместе со “Стрелой” автоматически становились начальниками ВЦ. Их давали как бы в придачу. В МГУ я знал, кто идет, в “Курчатник” – тоже знал, а ехать куда-нибудь за Урал не хотел.

[Комментарий: Наверное, история с принятием И. В. Сталиным решения о развитии в стране ВТ была не столь проста. Было письмо ему от академика М. А. Лаврентьева, я предполагаю также, что через Швейцарию в это время уже прошла развединформация о машине Z -4 К. Цузе, которую приобрёл Технологический институт в Цюрихе. Было сообщение о довольно странной командировке туда одного известного советского учёного.]

Эдуард Пройдаков: А что, у американцев действительно настолько были закрыты эти работы?

А. Ш.: Да, сильно закрыты. Но до этого у них была серия релейных машин Mark I , Mark II . Вот это всё было открыто.

Э. П.: Я неостепенённым завлабом в Институте проблем управления (ИПУ) стал в 33 года, и это было достижением, а как вам удалось стать им в совсем молодом возрасте?

А. Ш.: Опять же благодаря легендарной личности М. А. Лесечко. Он с самого начала ввёл такое правило. Приходили на работу люди. Естественно, прошедшие большой отбор. У нового сотрудника он спрашивал, чем тот хочет заниматься. Магнитной записью, значит магнитной записью. И когда набиралось человек 10—12, Лесечко всех вызывал к себе и говорил: “Вот, ребята, вы уже сформировались, вы – лаборатория магнитной записи, выбирайте сами себе начальника”. К тому времени отношения в нашем коллективе уже сложились, и в данном случае выбрали меня. Лесечко до этого занимался авиационными измерительными приборами. Был, конечно, и второй человек – это Юрий Яковлевич Базилевский.

Э. П.: Меня удивляет, что после “Стрелы” Лесечко как-то сразу ушел в тень.

А. Ш.: В какую тень! После “Стрелы” он сразу стал министром, заняв место Паршина. Потом он создал Министерство приборостроения, потом стал Зампредом Совмина и не больше не меньше как создал СЭВ. Кроме всего прочего, СЭВ продвинул нам и ВТ. Вспомним, что нормальные дисководы начали делать болгары. Но мы отвлекаемся. Другое дело, что мы в СКБ были первопроходцами, создали завод, на котором изготавливались все последующие машины, М-20 например.

А в ИПУ я закончил аспирантуру и ушёл в 1964 году к Келдышу в НИИ-1. Вы, наверное, не знаете, что ИПУ собрало собственный клон машины М-3, которая появилась в Минске. Тогда ЭВМ были строго фондируемы и далеко не всем институтам доставались. Многие организации стали клонировать М-3. К чести Лопато, он очень охотно делился чертежами, причем бесплатно. Второй клон, я знаю, был сделан во ВНИЭМе у А. Г. Иосифьяна.

Информационное пространство в СССР начало создаваться, когда начали выпускать машины в Минске: “Минск- 22” , “Минск- 32” . Затем уже появились Рамеевские“Уралы”.

Башир Искандерович Рамеев, генеральный конструктор “Уралов”, был очень хитрый мужик. Он действительно работал с И. С. Бруком. Во всяком случае, мы в СКБ-245 сидели в соседних комнатах и общались ежедневно. Наверное, тысячу раз я от него слышал слова “НИИ- 108” . Он всё время говорил, что он родом из НИИ-108, что именно там он начал заниматься ВТ. Это радиолокационный институт, который создал Аксель Иванович Берг. Слова Рамеева “мы с Бруком в НИИ- 108” я слышал по три раза в неделю. Таким образом, НИИ-108 – это то место, где вся каша и заварилась.

Мы-то пришли в СКБ-245 лопухами, а Башир уже успел натаскаться, выбрал себе для проектирования арифметический процессор, очень быстро, так как он приобрёл великую популярность, всем раздал задания, и у всех всё получалось. Сам он ушёл в сторонку и начал проектировать свой “Урал”.

Как только мы сдали “Стрелу”, его тут же назначили в Пензу: и директором завода – филиала САМ, и директором нового НИИ, который он создал. Его поддерживал Лесечко, который его очень любил, да и мы сами его любили. Хитрый-то хитрый, но хитрость не порок.

Э. П.: “Уралы” от “Стрелы” отличались?

А. Ш.: “Стрела” была исходно обречена. Идея делать ЭВМ на лампах была исходно порочной. Потому что лампа изначально линейный элемент и в ключевом режиме она работать долго не может, причём внутри неё могут происходить процессы, которые до сих пор хорошо не изучены. Как работает лампа? Вся игра идёт на объёмных зарядах. Катод излучает электроны, создается объёмный заряд перед сеткой. В линейном режиме всё понятно; а что происходит с зарядом, когда его начинают дёргать – непонятно. Он может размазываться по стеклу и т. д. По существу, ВТ в мире началась с появлением транзистора.

Э. П.: Но траектории-то считались?

А. Ш.: Действительно, благодаря “Стрелам” появились и средства доставки, потому что для ручного счёта все эти задачи были неподъёмными. Сидели там группы по несколько тысяч девушек и крутили ручки арифмометров. Если вам что-то говорит фамилия Трахтенгерц, то он-то как раз был начальником такого ВЦ. Мы с ним дружили. Сейчас он уже на пенсии. Массовое производство транзисторов было налажено к концу 1950-х, как и память на ферритовых кольцах.

Мне довелось работать в НИИ-1 с Борисом Викторовичем Раушенбахом. Мы занимались тогда обсчётом облёта обратной стороны Луны, но у нас стоял латышский гибрид перфокарточной машины с электронным процессором. На этой штуке под руководством Бориса Викторовича и частично под моим расчёты были выполнены. Номер машины заканчивался на 80-1. Вот такая история.

В СКБ-245 у нас был стиль – работать с 9 утра до 12 вечера. Когда я летал в Киев Харкевича мобилизовать, мне на командировку было выдано 36 часов – от проходной до проходной. Требовалось отбить карточку на часах. Мы проставляли на перфокарте время, когда приходили и когда уходили с работы.

Всё время в СКБ была такая система: мы приходили, пробивали карточку и шли в раздевалку. Она была очень неудобной, и там всегда стояла очередь. Лесечко однажды это увидел и велел поставить часы после выхода из раздевалки. Я был профоргом отдела, и мы подняли бунт – выпустили специальную стенную газету. Я сам принципиально стал приходить к 9 часам утра. Прихожу в девять, раздеваюсь, сколько уж там положено, и пробиваю карточку. Лесечко объявил мне подряд 13 выговоров. Потом вызвал к себе и спросил: “Ну, что дальше будем делать?”, я говорю: “Смотрите”. Он издал 14-й приказ, в котором отменял все 13. Это был гигант. Возможно, это банальная мысль, но человек без прошлого не имеет будущего. Тем более бережно нужно к этому относиться. Вот один пример, рыжий Саша Ларионов, самый младший техник у меня в лаборатории, стал потом генеральным директором НИЦЭВТ.

Э. П.: А что стало с клоном М-3 в ИПУ?

А. Ш.: Он там и остался. Собрали для себя единичный экземпляр, и он в то время работал. Естественно, что “Стрелы” своё дело сделали. Чтобы они работали полчаса до сбоя, при них был штат в несколько десятков человек, у которых наготове были запасные лампы. Как раз от этой судьбы я и удрал. А ИНЭУМ, где вы тоже работали, для меня начался с того момента, когда туда пришел Борис Наумов. Мы с ним вместе учились в аспирантуре; когда я там начинал, он её уже заканчивал. Сначала он сидел в ИПУ, после этого стал директором ИНЭУМа. Борис действительно там всё закрутил, и институт ожил. Я же 35 лет руководил кафедрой ВТ в МИИТе. Кстати, там на кафедре строительной механики стояла “Сетунь” – и прекрасно работала. На ней насчитали кучу важных и нужных задач: туннели, железнодорожные мосты и другое.

Э. П.: Интересно, что в ИНЭУМ меня принимал сын Н. С. Хрущева и заявление об уходе я подписывал тоже у него.

А. Ш.: Я с его сыном учился в институте на одном потоке, но в разных группах. Отличный парень, которого испортили. За что нужно отдать должное Никите Сергеевичу – сына он держал как надо – никогда больше рубля у него не было. А потом началось: “Сергей Никитич, это же гениальная мысль!”.

Э. П.: Ваш взгляд на нынешнее состояние ВТ. Нет ощущения, что сейчас в ней кризис?

А. Ш.: Кризис наблюдается давно. Где-то в 1960 году в Европе возникла идея вытеснить IBM из Европы. С этой целью к нам приезжал мистер Гросс, президент ICL , ему было 33 года. Ни до чего он с нашими не договорился, но банкет устроил. На этом банкете была изумительная сцена – руководил всем член ЦК Патоличев. В это время чёрт дергает Гросса за язык, и он говорит: “Я вижу, что здесь присутствует профессор Шилейко, он очень остроумный человек, пусть он скажет первый тост”. Рядом со мной сидит человек из КГБ, и я спрашиваю его, что делать. “Ну что делать, нужно говорить”. Тогда я сказал, что есть три вида наркотиков: первый – самый безопасный, химический: ЛСД, героин и т. д., второй – более опасный: телевидение, радио, газеты; и тот и другой стремится заменить реальную жизнь. Наконец самый страшный вид наркотиков, который не только мозги набекрень ставит, но и стремится их уничтожить – это компьютеры. Выпьем за них. Это к тому, что ребенок как личность формируется путем общения с внешним миром. Компьютеры подменяют это общение, ничего не давая.

Беседа от 14 марта 2003 года

Байка о секретности

Алексей Шилейко: Никогда не забуду, что ещё до СКБ-245 в 1944 году я работал на заводе 528. Мы там делали авиационный радиоальтиметр (радиовысотомер). И, кстати, тогда нашим руководителем был ни кто иной как сам Владимир Иванович Сифоров. Так, там все было настолько засекречено, что, например, если я занимался антенной, то не знал, как будет выглядеть фидер. Эта секретность распространялась не только на время самой разработки, но и на подготовку описания прибора. Каждая лаборатория писала свою часть, и единственным человеком, который видел документ, собранный воедино, был директор института. И больше никто.

Мы все страшно были заинтересованы в этом материале, поскольку все были радиолюбители, причем радиолюбители, отлученные от предмета любви, поскольку приёмники были запрещены во время войны. А тут, что такое альтиметр? – передатчик, приёмник, супергетеродин – и вот за день до официального выхода в свет этого описания им во всю торговали на Арбате. Там был такой знаменитый угол Старо-Конюшенного переулка и Арбата. Там находился магазинчик и клуб вот таких несчастных кастрированных радиолюбителей. Стоило описание 30 или 50 рублей.

В. И. Сифоров был очень хорошим начальником отдела на заводе и даже одно время заместителем директора. Он ввёл частотную модуляцию в армейские средства связи. Затем он сменил покойного Александра Александровича Харкевича – тоже, кстати говоря, величина мирового масштаба – на месте директора Института проблем передачи информации (ИППИ). Сифоров же был одновременно председателем или одним из сопредседателей общества Попова, а возможно, его создателем.

Э. П.: Не считаете ли вы, что дискретные решения в мире ВТ окончательно задавили аналоговые?

А. Ш.: Нет, я считаю, что совсем наоборот – с аналоговых систем всё началось. Но думаю, что несмотря на весь вой, который сейчас идёт по поводу цифровизации, – будущее за аналоговой техникой: она же гораздо экономичней и естественней. Сейчас люди тратят колоссальное время и силы, чтобы на дискретных машинах моделировать квантовые объекты. В то время как квантовый объект сам всё о себе говорит. Сейчас в Интернете полно публикаций по квантовым вычислениям. Умные люди понимают, что весь смысл квантовости в аналоговости. Двоичная система была в своё время спасением от помех, средством повышения надёжности. В то же время в сегодняшней авиации прекрасно работают и аналоговые машины. Если туда “затолкать” современную электронику, то ничего хорошего не получится – начнутся сбои.

Э. П.: Я прочитал в Интернете, что М .А. Лесечко закончил какой-то индустриальный техникум.

А. Ш.: Если я вам ещё не рассказал, то это будет великолепная байка:

Байка об образовании

Алексей Шилейко: Когда в СКБ-245 дела пошли, макет “Стрелы” стал вырисовываться и появилась уверенность, что он будет показан вовремя, Лесечко решил открыть не больше не меньше как аспирантуру. Причем никого не спрашивая, ни с кем не советуясь. Однажды мы приходим на работу и видим – на стенке висит приказ. Пункт первый – создать аспирантуру при СКБ-245, пункт второй – зачислить в неё весь командный состав СКБ. Занятия, естественно, проводить в нерабочее время, т. е. после 12 ночи. Всё было очень хорошо налажено. Приезжали читать нам лекции профессора из института ИТМ и ВТ. В частности, Рязанкин читал всякие свои механические игрушки. Продолжалось это пару месяцев – больше мы не выдержали. И наступил момент, когда надо было сдавать экзамены – кандидатский минимум.

Эту картину нужно было бы в кино снимать, а не так рассказывать. Представьте себе приёмную директора ИТМ и ВТ, ещё до Лебедева, который ещё не успел туда переехать. В приёмной выстроена очередь: впереди стоит Лесечко, а дальше по рангу его заместители.

Уже выписаны эти удостоверения о сдаче кандидатского минимума. Девушка говорит: “Сию секунду, только мне надо зарегистрировать номер вашего диплома о высшем образовании”.

-У меня нет диплома о высшем образовании, – отвечает Лесечко.

-Как же так?” – девочку несчастную чуть кондратий не хватил. – “Одну секундочку, сейчас.” Тут же выскакивает директор из своего кабинета. Она направляет Лесечко к нему: “Поговорите, решите этот вопрос. Следующий!”.

Стоит Александров, заместитель директора: “У меня нет диплома о высшем образовании”.

Короче, замыкает шеренгу ваш покорный слуга, как самый молодой, и у него тоже нет диплома. Ни у кого из начальников отделов и лабораторий СКБ не было дипломов.

Уже потом выяснилось, что диплом о высшем образовании был только у одного, но он был патологический дурак.

Посовещался Лесечко с директором ИТМ и ВТ – закон есть закон, никуда не денешься – и сказал: “Вы идите работайте, а мы с Шилейко поедем к министру высшего образования”.

Но это уже другая байка.

Статья опубликована в музее 11.04.2007 г.